К вечеру Визгалин, уже беспрепятственно форсировав Марцал-канал, прошел севернее Яношхазы, прочесал лесной массив Эрдёди и без боя захватил большой поселок Кишомлье. Здесь, используя короткую передышку, он подписал десять наградных листов и среди них посмертно представил к награде орденом Красного Знамени старшего лейтенанта Капусту.

Отсюда поток наступающих опять устремился по всем полевым и лесным дорогам, круто забирая на север, к реке Раба, за которой стоял промышленный Шарвар.

* * *

До Рабы оставалось не более двадцати километров. Был полдень. Залывин, перекинувшись словами с Якименко, решил накормить группу ребят, с которыми они шли.

Справа, недалеко от дороги, отшельнически выглянула из-за леска невысокая кирха, справа виднелись приземистые строения, огороженные стенами из красного кирпича.

— Лейтенант! — сказал Якименко. — Заворачивай туда отделение. Там и передохнем.

Девять человек, свернув с шоссе, покатили за старшиной по узкой, хорошо протоптанной тропинке, идущей через лесок, к красным строениям. Перед бойцами вскоре открылось что-то очень похожее на монастырь — правда, совсем небольшой, уютный, обнесенный невысокой стеной, с глухими деревянными воротами, за которыми тесно жались друг к другу низкие домики с узкими окнами, напоминающими бойницы, оправленными в латунные крестовины переплетов. Но это не был монастырь. На воротах висела медная табличка, и Якименко с трудом разобрался в надписи, а затем звонко и весело рассмеялся. Перед ними был женский пансион.

На стук тяжелого, литого кольца в воротах им открыла калитку пожилая женщина в темном, длинном, сборчатом платье — очевидно привратница. Якименко начал ей объяснять, показывая рукой на столпившихся пропыленных солдат, что их надо накормить и дать им кратковременный отдых.

— Нэм тудом (не понимаю), — ответила женщина и что-то быстро заговорила, не отпуская из рук калитки, очевидно объясняя, что это женское закрытое заведение и что мужчинам здесь быть не положено.

Тогда Якименко пустил в ход весь свой запас венгерских слов и выражений. Этого оказалось достаточно, чтобы привратница поняла, что русские солдаты никому не причинят ничего плохого и что бояться их нечего. Она округлила глаза под низко надвинутым покрывалом, отступнически развела руками.

— Что ты ей сказал? — спросил Залывин.

— То же самое, что раньше, — деликатно улыбнулся старшина, — только добавил, что солдата обижать нельзя, он божий слуга.

Но по желтым искоркам в глазах старшины трудно было поверить в точность его перевода.

Высыпавшие было гурьбой девушки, тоже все, как одна, в длинных, пышных, сбористых платьях, завидя солдат во дворе, опасливо забегали, но вскоре вышла строгая, еще старше привратницы, женщина. Скорее всего, это была дортуарная дама, а возможно, сама попечительница этого пансиона. Привратница стала ей что-то бойко объяснять. Женщина кивнула, сухо отдала какой-то наказ, потом с любезностью обратилась к Залывину, увидя на нем офицерские погоны, Золотую Звездочку, ордена на груди и добрые, улыбчивые глаза. Она с помощью слов и жестов кое-как объяснила, что здесь когда-то был монастырь, принадлежащий сильному женскому ордену доминиканцев, сейчас же это ее частное владение, в котором она содержит и обучает довольно узкий круг девиц, принадлежащих к благородному сословию, что это действительно закрытое заведение и доступ сюда запрещен всем, но если господин русский офицер настаивает, она не вправе ему отказать.