Белоголовый Финкель, уже раскрасневшийся от вина, подсунул ему бокал, благодушно улыбнулся:

— Лей, старшина!

— Не старшина, а гвардии старшина, — с напускной серьезностью сказал Якименко. — Разболтались вы у меня за эти дни! Вот кончим войну, я за вас опять возьмусь. Вы у меня по струнке ходить будете.

Залывин все-таки оторвался на минутку от еды, поднялся и отошел к стене, к узкому смотровому окошку, выходящему во двор. Там он снова увидел попечительницу и двух девиц, которым она давала какие-то наказы, сопровождая их жестами. В общем, все было спокойно, и он вернулся к столу.

Кто-то уже начал было, похрустывая куриными косточками, делать обычный солдатский закидон насчет того, не остаться ли здесь и заночевать, потому как, судя по угощению, благородные девицы рады им и, наверно, уж соскучились по мужским объятиям.

— А матушка, матушка, куда ее денешь? — игриво спрашивал Утешев.

— А ты, Асхат, с нею и сподобишься, — ответил Иванников.

Грянул веселый смех. Утешев воскликнул:

— Уй вай! Какой может быть сподобие? Что говоришь?

Залывин, видя, что его подначальные начали расслабляться, строго сказал:

— Ну-ну, без вольностей! А ты, Костя, не заводи!

Но у Иванникова было хорошее настроение. Комбат Визгалин, когда был закончен бой у Марцал-канала и когда похоронили своих убитых, построил батальон на опушке леса, которая густо была завалена трупами немцев, приказал дать залп над могилой, а затем вызвал из строя Иванникова. При всех он пожал ему руку и громко сказал, обращаясь к батальону:

— Наших погибших бойцов и командиров лежало бы в этой могиле гораздо больше, если бы не боевая находчивость рядового Константина Иванникова. Это он, не долечившись в медсанбате, здесь догнал свою роту, увидел атакующих немцев и предупредил о надвигающейся опасности. Так поступают настоящие гвардейцы!

Среди наградных листов, подписанных Визгалиным, был лист и на Иванникова: его представляли к медали «За отвагу». Сейчас он все еще чувствовал себя именинником.

Черноглазенькая, заметив, что одному из солдат не хватило вина, с очаровательной улыбкой на девственно белом личике, сделав угодливый книксен, взяла из рук старшины опустевший кувшин и побежала из трапезной. Залывин хотел ее остановить, но внутри, возле сердца опять что-то больно повернулось, словно отщелкнула собачка, отпуская пружину, и эта пружина ударила снизу под горло, лишив его вздоха и слова. В последнее время все чаще и все как-то осознанно острее накатывала на него тоска по тому маленькому мирку, в котором он жил до войны, а потом и в войну первые полтора года. Этим мирком был для него небольшой домишко, который построили отец, мать, и он на косогористой улочке, на месте разрушенной землянки, где жили до этого. Оштукатурили, побелили, навесили резные наличники — и домишко под тесовой крышей как-то удивленно и весело взглянул окнами на деревянные дома и заплоты уральских старожилов: вот, мол, и я, принимайте в свою семью.