Огромное здание ратуши. Белые прямые колонны. Широкие ступени двумя развернутыми углами. Через несколько минут пройдет по ним в окружении свиты генерал Дитрих Зепп. Да, когда-то он носил имя Иозеф, служил коридорным в гостиницах, мечтал быть мясником, как все бюргеры. Во время первой мировой войны дослужился до фельдфебеля. Потом пошел дальше. Когда Гитлер стал у власти, ему и совсем повезло: за смекалку и расторопность его назначили командиром лейбштандарт-дивизии СС. 30 июня 1934 года в «день длинных ножей» расстреливал противников Гитлера. В 1938 году участвовал в аншлюсе — в присоединении Австрии к Германии. Во вторую мировую войну уже топтал танками украинские поля, затем воевал в Арденнах и вот, наконец, оказался в Вене, самый откровенный, по словам фельдмаршала Моделя, невежда в танковой стратегии.

— Ты хоть знаешь его в лицо? — спросил Кёз, напряженно всматриваясь в глубину портика за колоннами.

— Знаю, — все так же отрывисто ответил Райф.

— Нам заранее следует выйти из машины, чтобы смешаться со всеми.

И вдруг глаза ефрейтора потеплели. Он поднял руку и опустил ее на плечо Фридриха Кёза.

— Слушай, друг мой, — сказал Райф. — Все, что от тебя требовалось, ты выполнил. Ты мне был нужен в качестве офицера связи, чтобы пробраться сюда. Одного меня заслоны не пропустили бы. Я сейчас выйду, а минут через пять ты уедешь…

— Но…

— Погоди, не перебивай. Вот письмо. Ты передашь его моим женщинам… потом, не сразу. И поцелуй их всех трех за меня. Боюсь только, что мать не переживет этого удара. Она очень больна…

Радостно вздрогнуло сердце у Фридриха Кёза: Райф дарил ему жизнь. Огромная предсмертная тяжесть с души свалилась. Он взял в руки белый конверт из лощеной бумаги, обычный почтовый конверт с маркой в правом углу и с видом памятника великому композитору Штраусу — в нижнем левом. Адреса на конверте не было. Да и зачем он — адрес? Фридрих Кёз хорошо знал и мать, и жену, и сестренку Райфа. С минуту всматривался в барельефный портрет пышноусого, густоволосого человека, прямо и смело глядевшего, в вечность из круглого углубления, сделанного в верхней части памятника. Под ним, чуть сбоку, опираясь левым локтем о камень и спустив правую руку, будто охраняя его бессмертие, стояла женщина в длинной тунике — его муза, его жена Адель, которая поставила ему этот памятник.

И непонятное, дикое, не сообразное с логикой разумного существа что-то всколыхнулось в притихшем фельдфебеле, поднялось, возмутилось, и нестерпимо стало больно душе, что он, Фридрих Кёз, связав свою судьбу с повстанцами, готовый умереть за свободу милой ему Австрии, за нетленную память вот этого композитора, вдруг уходит от смерти и смотрит спокойно, как идут на нее другие. Он тоже не из тех, у кого нет ни родных, ни близких и кто в критическую минуту не думает о себе, но разве это дает ему право любить дорогих его сердцу людей, сильнее, чем Райф любит своих? В землю уходят все — и великие, и ничтожные, но кто осмелится утверждать, что их путь на земле одинаков? Жизнь не всякому и не часто дарит вексель на бессмертие.