Фридрих Кёз, не глядя на Райфа, медленно разорвал конверт, сложил половинки вместе и снова разорвал пополам, затем еще и еще, пока не измельчил бумагу в бесформенные хлопья.

— Зачем ты это сделал? — спокойно спросил Райф.

— Мы пойдем, Иоган, вместе, — тихо ответил Кёз.

Они вышли из машины, смешались с толпой немецких солдат и офицеров. Кобуры с тяжелыми «вальтерами» на их животах были расстегнуты. Райф достал сигареты, протянул Фридриху Кёзу:

— Закурим.

— Пожалуй, — Кёз помял сигарету в пальцах, с усмешкой посмотрел на нее: это была последняя сигарета в его жизни. Еще раз усмехнулся: оказывается, как все просто!

Ровно в три в портике парадно распахнулись стеклянные двери, звонко щелкнули каблуками молчаливые часовые. Бесшумно подкатила к ступенькам черная машина.

— Генерал!

— Дитрих Зепп!

— Генерал идет! — отовсюду послышались приглушенные почтительные голоса, и перед ступенями образовался свободный проход.

Немцы по ту и другую сторону вытянулись в струнку, подняли в приветствии руки. А генерал-полковник Дитрих, слегка кривоногий, с короткими руками, медлительный, тучный, с фюрерскими усиками на смуглом широконосом лице, без орденов, с одним лишь Рыцарским крестом на подвязке, когда-то врученным ему лично Гитлером, степенно сходил вниз, поглядывая на всех хитрыми веселыми глазами.

— Хайль! Хайль! — дружно плеснули звонкие голоса.

Два автоматчика у машины слаженно, как по команде, распахнули дверцы.

Генерал на ступеньках остановился, признательно качнул головой налево, потом направо — и тут увидел прямо перед собой двух человек — ефрейтора и офицера, и в руках «вальтеры». Генерал успел лишь широко раскрыть глаза, и два выстрела, слившись в один, разом хлестнули ему в лицо…

Иоган Райф успел застрелиться сам, Фридриха Кёза короткой очередью в спину срезал автоматчик.

13

13

Руины Штархемберга стояли в окружении густого леса. Правая круглая башня, с тремя проемами окон на уцелевшей части стены, была разрушена до половины, и в ней прямо из пола верхнего яруса росла огромная альпийская ель. Совершенно невероятным казалось существование этого дерева, выросшего и нашедшего опору в глинобитном полу, но оно было красивым, зеленым и статным. Создавалось впечатление, что люди когда-то заточили молоденькую ель в верхнюю часть башни и она росла там, тянувшись к окнам, расположенным вкруговую под самым потолком; потом потолок и две трети стены рухнули (не то от ядер, не то от времени), и ель оказалась на свободе, но не ушла из башни, ставшей для нее на веки и узилищем и родным домом. Нижний ярус был, как и встарь, монолитно крепким и стойким и мог еще прожить века. Вокруг башни сохранился обвод зубчатой крепостной стены, за которой, чуть в стороне, стоял уже целый замок, хаотически собранный из каких-то стен, прямоугольных сооружений с бойницами и отдельных крепостей, массивных и высоко поднявшихся к небу. Замку, очевидно, было около тысячи лет, и строился он в глухую пору средневековья. Поражала огромная площадь, которую он занимал на вершине продолговатой горы, поражала причудливость и мощь самих сооружений, удивляла толщина глинобитных стен, по которым можно было разъезжать на тройках. Где и как взяли люди столько глины, чтобы поставить такую махину, какой зодчий возводил ее столь безграмотно и столь гармонично? Далекой, уже непостижимой тайной прошлых столетий веяло от этих руин, на которых росли теперь сосны и ели, и, верно, не восхищение, как теперь, вызывал этот замок своей романтичностью, а вселял ужас в сердце каждого, кто приближался к нему.