Кричал и ничего пока не делал, чтобы обезвредить засевшего в доме немца. Да скорее всего и не знал, как подобраться к нему и заставить его замолчать. Только выкрикивал:

— Живьем его надо! Живьем!

Потом все же сообразил, что делать, выдернул из подсумка гранату, крикнул Михайле:

— А ну подсади! Я брошу в трубу гранату, а ты в это время вламывайся в окно. Быстро!

И как-то сразу очнувшись, Михайло встал, по-медвежьи ощетинился весь и пошел к старшине, сцепил в замок руки, сильным, коротким толчком взбросил Якименко на стену глиняного придела. Старшина, балансируя, сжимая в руке гранату, пошел по стене, потом схватился за доску карниза и, топая по черепице, взобрался на конек, к трубе.

— Бросай! — крикнул ему Михайло.

Якименко, выдернув кольцо, выпустил из руки лимонку, и она, твердо шлепнувшись в чреве печи о что-то звонкое, метнула обратно в трубу облако дыма и сажи.

Но Михайло, всем корпусом высадив раму, был уже в доме. Они лежали друг перед другом — глаза в глаза. Правая нога у немца вся была залита кровью, словно прострочили ее на швейной машинке. Глаза шалые, голубые, безжалостные. И победила не очередь из автомата, а речь, человеческая речь.

— Хенде хох! — сказал Михайло, и негромко сказал, а так, как получилось, пристально глядя немцу в эти шалые голубые глаза.

Но рук немец не поднял, он только оторвал их от автомата, старого, высветленного и, видно, безотказного.

— Давай вставай, милай. Хватит лежать, — сказал Михайло, ощущая потребность надавить пальцем на спусковой крючок своего ППС.

Как прост и понятен бывает язык двух врагов, когда они сходятся вот так, вместе, глаза в глаза. Немец, в черном мундире, с нашивкой на рукаве «СС», приподнялся, оперся руками о крашенные охрой доски, испятнанные кровью, и встал, держась на одной ноге, громадный, под самый потолок.

Михайло повел автоматом вверх и, не опуская его, поднялся сам.

— Старшина! — крикнул он. — Ну-ко иди!

Немец стоял на одной ноге, тупо, страшно смотрел на Михайлу, а тот на него. Михайле очень хотелось что-то сказать немцу, но слова не шли.

Все потом решил Якименко. Вскочив в окно, распаленный, с красным потным лицом, он с размаху ударил немца в скулу прикладом автомата, сбил его и заорал на Михайлу благим матом:

— Чего ты стоишь?! Он твоего брата убил, лейтенанта убил, а ты стоишь? Бери за ногу!

И Михайло, повинуясь окрику, команде, схватил немца за жесткий сапог, старшина за другой, и они поволокли его, оглушенного, из дома во двор.

— Сволота, я ему сейчас покажу, как в спины стрелять! — кричал Якименко, замахиваясь прикладом.