Взвод Залывина ворвался в сад, повалив изгородь, Якушкины обогнули дом справа. Выстрелы хлестали не переставая, и трудно уже было понять, кто и в кого стрелял. Позади Якушкиных со звоном в доме вылетело стекло, и сразу же ударила из окна очередь. Словно горячая струя пара, пущенная Михайле в затылок, обожгла ему правую щеку, он крутнулся, увидел на миг белый, перекошенный оскал чьих-то зубов в косом изломе выбитого стекла и черный зрачок автомата с широкой полукруглой мушкой. Наискось, как кнутом, хватил он по этому окну звонкой очередью, упал, перекатился и ткнулся во что-то мягкое, теплое, надсадно храпевшее. Это был его брат.

— Петро! В сторону! Отползай! — хрипло заорал Михайло и, вскочив, кинулся за угол глиняного придела и уже оттуда с замершим вдруг на губах криком увидел, как быстро и кругло расползаются на обтянутой гимнастеркой спине Петра багровые пятна.

Волосы, казалось, поднялись под шапкой; до жуткой боли ощутил Михайло, как, поднимаясь, отстают они вместе с кожей. «Да ведь он, враг, братеню убил… Как же я теперь… домой-то?» — обожгла и вырвалась из-под этой боли нелепая мысль. А Петро лежал перед ним в десяти шагах, припав на грудь, вытянув вперед руки, подкорчив левую ногу, будто собираясь преодолеть по-пластунски чистый, без травы, выбитый точок двора, и с ужасом смотрел на эту ногу Михайло, прочертившую носком сапога в последнем толчке агонии тонкую длинную борозду на влажной земле — последнюю борозду жизни. Потом в одном неистовом порыве метнулся к брату, уже не помня и не думая о белом перекошенном оскале зубов в окне, подхватил, пачкая себя братниной кровью, тяжелое, безжизненное тело прямо со спины, под мышки, и поволок его в сторону от окна. Никто не пальнул из него, не резанул очередью; немец, спрятавшийся в доме, видно, сам попал под струю Михайловых пуль.

На Михайлу наскочил молоденький лейтенантик, скорее всего перепутавший в суматохе свой взвод со взводом Залывина.

— Впе-ере-ед! — заорал он сорванным голосом, глядя на Михайлу совершенно дикими, обезумевшими глазами, в которых кипела и плавилась сейчас непостижимая смесь разнородных чувств: азарт бешеного боя, ревностное желание любой ценой выиграть этот бой, ощущение реальной власти над другими, разгоряченная буйным током собственной крови смелость, полная потеря понимания и себя и людей.

— Дак куда же я от братени-то?.. Убило его… Вот… — в тяжком горе простонал в лицо лейтенанту Михайло, словно извиняясь перед ним и не зная что делать дальше.

— Во-он! Огляни-ись! — в визгливом крике задохнулся молоденький офицер. — Во-он сколько их, братеней, по бугру насыпано! А ты за спиной других схорониться хочешь? Приказываю! Вперед!