Таким образом, Иванов продолжал отрицать факт приема в тайное общество двух офицеров Троицкого полка, несмотря на показания других подследственных, выступавших авторитетными свидетелями по этому вопросу: ведь именно офицерам Пензенского полка была адресована его записка, которая содержала имена Киселевича и Ярошевича. По разноречию в показаниях Иванову были даны очные ставки: 30 апреля с А. Борисовым, а 2 мая с Тютчевым и Громнитским. На первой из них каждая из сторон осталась при своем мнении. Тютчев подтвердил свое показание «без малейшей отмены», Громнитский также подтвердил свое показание, еще раз указав на то, что в записке, полученной от Иванова, автор «сообщал ему, что открылся Киселевичу и Ярошевичу, и просил их также пригласить к содействию». Иванов на очных ставках пытался выдержать прежнюю линию, но полностью осуществить это не удалось. Весьма симптоматичным нужно признать изменение позиции Иванова по вопросу о принадлежности к тайному обществу офицеров Троицкого полка. На очной ставке было зафиксировано его «признание»: «…Киселевич и Ярошевич не приняты им в общество, и он им не объявлял об оном, а только приглашал Тютчева и Громнитского видеться с ними для переговоров о содействии обществу»[688].

Таким образом, под напором показаний трех лиц, которые согласно утверждали о принятых в Славянское общество Киселевиче и Ярошевиче, Иванов был вынужден в значительной степени согласиться с показаниями о содержании написанной им записки: в ней действительно говорилось о возможности привлечения к мятежу ротных командиров Троицкого полка. Если раньше Иванов полностью отрицал упоминание в своей записке причастности Киселевича и Ярошевича к тайному обществу и содержавшееся в ней предложение вовлечь их в мятеж, заявляя, что все это могла содержать другая записка (от Киреева), то теперь он признавал, что его собственная записка не являлась простой просьбой «засвидетельствовать» свою дружбу знакомым офицерам. Если раньше он настаивал на простом «знакомстве» с Киселевичем и Ярошевичем, то теперь утверждал, что указывал другим членам тайного общества на этих офицеров как на способных содействовать членам общества и принять участие в выступлении. Но тем самым он косвенно признавал факт причастности Киселевича и Ярошевича к тайному обществу: возможность привлечения офицеров к восстанию не могла проистекать из обыкновенного «знакомства» с Ивановым. Почему Иванов считал их готовыми поддержать заговорщиков, почему просил товарищей-заговорщиков обратиться к ним за содействием? Уверенность в том, что офицеры Троицкого полка поддержат выступление членов тайного общества, могла опираться на известный Иванову «образ мыслей» Киселевича и Ярошевича. В свою очередь офицеры должны были получить от Иванова хотя бы первоначальные сведения о тайном обществе, его цели, конкретных намерениях. В обоих случаях следует предполагать наличие определенных контактов между Ивановым и офицерами Троицкого полка, способствовавших выяснению их «образа мыслей», получению ими сведений о тайном обществе. Таким образом, Иванов, формально отрицая факт принятия им в тайное общество Киселевича и Ярошевича, признавал возможность их вовлечения в восстание и обнаруживал тем самым свою причастность к установлению связей этих офицеров со Славянским обществом. В этом случае доверие к полному отрицанию членства Киселевича и Ярошевича в тайном обществе, которое содержат показания Иванова, существенно снижается. Между тем, показания Иванова сыграли главную роль в официальном признании Киселевича и Ярошевича неприкосновенными к делу.