Что же показал Иванов в связи с полученными данными о содержании написанной им записки к офицерам-пензенцам, в которой говорилось о принятых им в тайное общество Киселевиче и Ярошевиче? В ответ на первые вопросные пункты от 8 марта он признал, что летом 1825 г. в Житомире принял в тайное общество лишь двух лиц: Я. А. Драгоманова и П. Ф. Выгодовского. Прием в общество двух офицеров Троицкого пехотного полка он отверг категорически: «Капитана же Киселевича и поручика Ярошевича я никогда не принимал, да и состоят ли они в каком-либо обществе, я вовсе неизвестен. Более никого не принимал». В показаниях от 20 апреля Иванов вынужден был объясняться по поводу письма, привезенного Борисовым: «Я особо отставному Борисову никакого письма не давал, а только приписал внизу… засвидетельствование почтения Борисову 2-му и Громнитскому, последнего же просил кланяться знакомым мне Троицкого полка офицерам Киселевичу и Ярошевичу»[685].

К 27 марта была составлена сводная записка, объединившая собранные следствием сведения о Киселевиче и Ярошевиче в числе других показаний о названных членами тайного общества лицах, которые еще не привлекались к петербургскому следствию. Из этой записки выясняется, что показания Громнитского о членстве ротных командиров Троицкого полка в тайном обществе были оценены следствием как мало достоверные: как отмечалось в ней, несмотря на сделанные им показания о членстве в тайном обществе Киселевича и Ярошевича, последние «к оному вовсе не принадлежат». Характерно, что из всех обвиняющих свидетельств упоминалось одно лишь показание Громнитского. По мнению составителя документа, оно было «основано на словах одного только комиссионера Иванова, который оные не подтверждает; впрочем, все их решительно членами не признают». Последнее утверждение разительно противоречило действительному положению вещей: помимо показаний Громнитского, в распоряжении следствия имелись показания Спиридова, Тютчева, Лисовского и А. Борисова, которые единодушно свидетельствовали о принадлежности Киселевича и Ярошевича к Славянскому обществу, опираясь на недвусмысленное сообщение Иванова, содержавшееся в его собственноручной записке. Тогда же, на заседании 27 марта, Комитет положил не считать обоих офицеров прикосновенными к тайному обществу, как «очищенных сим исследованием». Император одобрил это решение[686].

Однако обстоятельства, связанные с предполагаемым участием обоих офицеров в тайном обществе, продолжали исследоваться. В ответ на запрос Комитета от 20 апреля П. Борисов сообщил, что от своего брата Андрея ничего не слышал о Киселевиче и Ярошевиче. Наконец, 25 апреля Комитет вновь запросил Иванова о записке с упоминанием Киселевича и Ярошевича. В сопровождающем вопрос обращении следователи констатировали, что ответы Иванова показывают «ту же неискренность, которая замечена и в начальных… ответах», и приводили многочисленные улики против отрицаний Иванова – в частности, выдержки из показаний Громнитского и Тютчева. В запросе утверждалось, что Борисов доставил офицерам Пензенского полка записку, в которой Иванов «приглашал к выступлению» и сообщал о принятии в тайное общество Киселевича и Ярошевича, просил «пригласить их к совместному действию». В ответе от 26 апреля Иванов показал, что он «к Тютчеву… особо не писал», появление показаний об обратном он объяснял тем, что их авторам, вероятно, показали письмо от артиллерийского офицера (Киреева), «…по коему Киселевича и Ярошевича почли, верно, принятым мною в общество». Сам же Иванов, по его словам, только приписал к этому письму просьбу «кланяться» Киселевичу и Ярошевичу, но об их принятии в тайное общество ничего не сообщал[687]. Все это показание входило в разительное противоречие с приведенными ранее свидетельствами целого ряда опрошенных.