— Что ж, ум привлек внимание, смелый, быстрый, задиристый. Храбрость, умение рисковать, редкое понимание солдата. Ваша армия хорошо выполняет его заветы. Без ума и без храбрости такие сражения не выиграть.

Здравые мысли. Фельдмаршал в одну минуту вырос в глазах Жичина. Вроде бы и сам Жичин вырос в своих глазах, только он не мог еще сообразить, по какой причине это произошло.

Жичин осмелел, и теперь ему не давала покоя мысль о том, как сам Монтгомери использует в своей деятельности уроки Суворова. Намеревался узнать об этом, а спросил о делах в Арденнах, где вела бои армия Монтгомери.

— По-разному. — Фельдмаршал нахмурился. — По-разному.

Как понял Жичин, дела в Арденнах шли у англичан неважно. Поначалу у него было намерение поведать для развлечения о жалобе американского генерала-артиллериста на немцев, но после озабоченных слов фельдмаршала это прозвучало бы по крайней мере негостеприимно.

Прием давно набрал силу и уже переваливал за экватор. Гости перезнакомились, освоились и вели тот разговор, который каждому был по душе либо по службе. Слышались разговоры о новых голливудских фильмах, о театральных премьерах и о голодной жизни в Париже, но стержнем едва ли не всех бесед была война, и в первую голову — русские победы на восточном фронте.

Густой, настоявшийся гул, окутанный табачным дымом, нарушался то тут, то там горячими возгласами французов, не давая забывать, что все происходит не где-нибудь, а во Франции, в Париже.

В сутолоке, сквозь плотное скопление гостей к Жичину пробилась Маргарита Владимировна и шепнула с довольной улыбкой, что на приеме появился Ромен Роллан с женой и что они в соседнем зале с Николаем Дмитриевичем. Она так же неожиданно исчезла, как и появилась. От доброй вести Жичин воодушевился и готов был ринуться в соседний зал, но он еще не спросил Монтгомери о боях в Африке, при Эль-Аламейне.

Спросить вроде бы и легко было, и в то же время совсем не просто. Победителю такой вопрос по идее должен бы полюбиться. А вдруг нет? Вдруг ему надоело рассказывать про этот Эль-Аламейн? Да и спрашивать гостя до бесконечности как-то не очень ловко. Он все же спросил. Спросил, тяжко ли было при Эль-Аламейне.

Фельдмаршал вскинул глаза и с легким недоумением оглядел Жичина: его кортик, погоны, орденские ленты.

— Конечно, тяжко, — ответил он, вздохнув. — На войне всегда тяжко. Кто ее только придумал… — Последние слова он произнес тихо, с горечью уставшего человека, и Жичин впервые заметил, что фельдмаршал — старый уже человек, хотя морщин глубоких на лице нет и осанка вроде бы еще молодцеватая.