К ним подошли два генерала — один британский, другой французский, затеяли с фельдмаршалом серьезный разговор о более четком разграничении зон действий союзных войск, и Жичин, воспользовавшись удобным моментом, выскользнул в соседний зал.

В сторонке у окна Жичин углядел веселого, улыбающегося Николая Дмитриевича. На приеме он чувствовал себя едва ли не лучше, чем рыба в воде. Рядом с ним стояли миловидная пожилая дама и худощавый мужчина преклонных лет с красивым одухотворенным лицом. Жичин догадался — Ромен Роллан.

Он подошел и спокойно, по-военному четко, с достоинством поклонился. Николай Дмитриевич представил его именитому писателю и его жене, оказавшейся русской. Пожимая руку, Роллан долго, с откровенным любопытством разглядывал Жичина, а разглядев, доверчиво улыбнулся.

— Что-то я не припомню, — он обернулся к жене, — когда я видел настоящего русского офицера. И видел ли?

— Видел, — подсказала жена. — В Москве на улице и у Горького.

— Возможно. Память стала плохая. Но я о другом. О том, как славно видеть в Париже русского офицера. Настоящего, боевого. Думали, и силы такой не найдется, чтоб остановить Гитлера. Нашлась! Горький не зря говорил: на русской земле найдет гибель любой завоеватель. Он-то уж знал Россию. Горького, надеюсь, читали?

— Конечно. — Жичин улыбнулся.

— А что пришлось по душе?

— Многое. Ранние рассказы, «Дело Артамоновых», пьесы и, конечно же, «Клим Самгин».

— О да! «Клим Самгин» — великий роман. Схвачена суть эгоиста-мещанина. Схвачена и вывернута изнутри. Много развелось на свете Самгиных. И в России, и во Франции, а уж в Германии — не перечесть. Горький — гигант.

Переводившая жена рассказала попутно о самых нежных чувствах Роллана к Горькому. Последние годы Роллан почти каждую полночь настраивал приемник на Москву и слушал Красную площадь, автомобильные гудки, кремлевские куранты. Послушает, вздохнет, вымолвит тихо: «А там похоронен он. Вот с ним и побеседовал».

— Ну, а из французских писателей кого читали? — спросил Роллан, вглядываясь в Жичина. От приятного экзамена Жичин повеселел:

— Многих. Бальзак, Стендаль, Флобер, Мопассан, Гюго, Франс, Роллан.

Роллан прищурился, усмехнулся:

— Если б вы не назвали последнего имени, я сказал бы, что у вас хороший вкус. А что в них больше всего привлекло вас? Все они разные.

— Да, разные. — Жичин задумался. — Но всем свойственна человечность. Я сказал бы — бой за человека.

— Бой за человека… — повторил Роллан. — Это вы хорошо сказали. В этом вся суть. — Он откинулся слегка назад и вновь оглядел Жичина. — А фашистский офицер что в них усмотрел бы? Он наверняка их не читал, а если б прочел, увидел бы одну крамолу. Вот и судите, кто должен победить в этой войне. Рад, очень рад был увидеть вас и познакомиться.