Маргарита Владимировна в один миг оживилась. О Париже она могла слушать или говорить часами. Она знала этот город задолго до приезда сюда. Знала по книгам, картинам, по рассказам живших или бывавших в нем.

Парижу повезло: он воспет и поэтами и живописцами. Елисейские поля, Латинский квартал, Бастилия, Триумфальная арка, собор Парижской богоматери — все, все это знакомо по книгам с детства.

Но повезло и художникам: было что воспевать. Они оказались достойны друг друга — Париж и его певцы.

— Париж — это чудо, — тихо говорила Маргарита Владимировна, и оттого, что речь ее лилась тихо и доверительно, впечатление от ее слов было самым серьезным. — Здесь даже воздух особый. Мне кажется, даже кислород здешний густо настоян на свободе, на раскованности.

Комлева окликнули с длинного углового стола, занятого американскими офицерами, он оглянулся, помахал им рукой, но дело этим не кончилось. Подошел полковник-авиатор, поклонился Маргарите Владимировне и попросил разрешения похитить на несколько минут русского коллегу. Комлев развел руками, виновато улыбнулся, сказал о своем обещании и пошел за полковником.

— Вот мы и одни, милый Федор Васильевич.

— Одни, дорогая Маргарита Владимировна.

Что-то полушутливое послышалось ей в тоне Жичина, она это не приняла, была даже слегка опечалена.

— Мой муж называет меня Рит-Рит. — Это она не иначе как в отместку.

— Простите меня, — сказал он.

Принесли большой аппетитный бифштекс с подрумяненной жареной картошкой, с алыми сочными помидорами.

— Но это же для богатырей! — с удивлением воскликнула Маргарита Владимировна.

— За вечер, может быть, и осилим?

Бифштекс был отменный, и прожарен хорошо, и кровинка сохранилась. Ели они медленно, с удовольствием, то и дело поглядывая друг на друга.

— А звать вас Рит-Рит я все равно не буду, — обронил Жичин.

— Конечно. Это было бы неоригинально.

— Я буду вас звать мадемуазель Ритуш.

— Недурно, браво. Только я давненько уже мадам Ритуш.

Вино тоже было превосходное, не уступало бифштексу. Кисло-сладкое на вкус, с тонким ароматом, который слышался не сразу, а по прошествии времени. Оттого пили его медленно, по глоточку.

— Для меня вы все равно мадемуазель.