В таком приливе иноземных звуков <…> заключается прямой и страшный вред, которого последствия трудно исчислить. Начало его есть умственная лень и пренебрежение к своему собственному языку: последствия же его – оскудение самого языка, т. е. самой мысли народной, которая с языком нераздельна, гибельная примесь жизни чужой и часто разрушение самых священных начал народного быта. Дайте какой бы то ни было власти название иноземное, и все внутренние отношения ее к подвластным изменятся и получат иной характер, который не скоро исправится. Назовите святую веру религией, и вы обезобразите само Православие. Так важно, так многозначительно слово человеческое, Богом данная ему сила и печать его разумного величия.[607]

Духовно чужеродные слова, питая душу, становятся разлагающим ядом.

В понимании Хомякова, православная вера помогает славянам сохранить самобытность. Народы-земледельцы, в отличие от завоевателей, относятся к слову прежде всего как к пище духовной и в христианскую эпоху основывают такое отношение на евангельском учении о Христе-Слове как Хлебе Небесном, дарующем жизнь вечную. Из рассуждений Хомякова можно вывести, что христианство освятило и укрепило развитое у земледельцев-славян смиренное и любовное отношение к другим духовно-языковым культурам: опираясь на благодатную Божию помощь свыше, славяне свободно, смело и смиренно воспринимают чуждые народные начала и даже по видимости исчезая в них частично, тут же воскресают к новой, еще более яркой самобытной жизни.

У народов-завоевателей, по Хомякову, преобладает отношение к слову как оружию вторжения и подавления чужого духа. Однако они лишены при этом благодатной питающей поддержки Бога и сотворенных Богом иных народов. В своей гордой самозамкнутости они обречены на нравственный упадок и постепенное истощение сил:

Народ порабощенный впитывает в себя много злых начал: душа падает под тяжестью оков, связывающих тело, и не может уже развивать мысли истинно человеческой. Но господство – еще худший наставник, чем рабство, и глубокий разврат победителей мстит за несчастие побежденных. <…> Зараза нравственной порчи тем сильнее, чем теснее злое начало соединено с жизнью лиц, составляющих общество, и поэтому подчиненность целого племени другому племени менее гибельна, чем раздел покоренных, отданных в полную власть завоевателям. В первом случае рабство и господство представляются каждому отдельному лицу как понятия отвлеченные, связанные с общим государственным устройством; во втором – они входят в самый быт людей, присутствуют при каждом шаге в развитии умственном и физическом, отравляют каждое чувство от младенчества до старости и не оставляют человеку ни одного убежища, где бы он смог сохранить святыню внутреннего чувства от оскверняющего прикосновения факта, противного человеческой природе («Семирамида»).[608]