Так «переродилось» и постепенно исчезло, растворившись в других народах, славянство в центре Европы: «Они переродились потому, что таков их характер плебейский, труженический, чисто человеческий, готовый ко всякому развитию, способный воспринимать всякую форму, но не охваченный еще резкою чертою личности неизменной».[604]

В прозе к этому убеждению Хомяков приходит постепенно, начиная делать особенное ударение на опасности для славян чрезмерных попыток усвоения германской (и вообще западной, включая романскую) духовно-языковой пищи. Славянам, по Хомякову, необходима духовная бдительность и самозащита.

Обоснование этих опасений развертывается со второй половины 1840-х годов в статьях. Например, в «Письме в Петербург» (1845) любое творение человека рассматривается как подобный слову знак, несущий в себе духовно питающее (либо отравляющее) содержание: «Всякое творение человека или народа передается другому человеку или другому народу не как простое механическое орудие, но как оболочка мысли, как мысль, вызывающая новую деятельность на пользу или вред, на добро или зло. И часто самый здоровый организм не скоро перерабатывает свои новые умственные приобретения»[605]. В «Мнении русских об иностранцах» (1846) уточняется природа духовно-чужеродного воздействия, в ходе которого по видимости подходящая пища превращается в неорганическое оружие или даже в яд, поражающий живой организм: «<…> в жизни умственной народа произойдет, конечно, кратковременное, но болезненное и крайне бессмысленное движение, подобное тому жизненному расстройству, которым сопровождается введение начал неорганических, даже отчасти и безвредных, в органическое тело»[606]

В итоговой статье «К сербам. Послание из Москвы» (1860), обращаясь по сути и к русским, Хомяков предупреждает против бездумных, по лени душевной совершаемых заимствований иностранных слов:

В таком приливе иноземных звуков <…> заключается прямой и страшный вред, которого последствия трудно исчислить. Начало его есть умственная лень и пренебрежение к своему собственному языку: последствия же его – оскудение самого языка, т. е. самой мысли народной, которая с языком нераздельна, гибельная примесь жизни чужой и часто разрушение самых священных начал народного быта. Дайте какой бы то ни было власти название иноземное, и все внутренние отношения ее к подвластным изменятся и получат иной характер, который не скоро исправится. Назовите святую веру религией, и вы обезобразите само Православие. Так важно, так многозначительно слово человеческое, Богом данная ему сила и печать его разумного величия.[607]