Для полноты картины перечислим устраненное Хомяковым из высшей реальности (апофатическая деоника). Кроме уже указанного, с негодованием изгнаны: вражда и сраженья одноплеменников (но только их!) (1, 8); насилье в отношении семьи славян (3, 4); бешеные страсти (4, 8); лукавство, гордыня и славолюбие (5, 6, 7, 8, 12); власть государства над Церковью (5); клевета, двоедушие и разврат (8); неправый суд, лесть и ложь (11); слепая и низкая (!) злоба (7, 11, 14, 15).

Деонический мир Хомякова насквозь диалектичен. Главная пружина и движущая сила его становления – антитеза гордыни и смирения, но не рабского (2, 3, 5, 8, 11, 15), а подлинного (5, 6, 8, 11, 12, 14). Ей соответствует противопоставление славы мирской (5, 6, 7) и Божьей (5, 6, 9, 12)[710]. Это есть «чистейшая исповедь Православия»[711]. Но присутствует и еще одна дихотомия: долга государства и личности. Образное воплощение получают жестко разграниченные К. Аксаковым понятия «государство» и «земля»[712]. Здесь обнажается нерв всей истории человечества, ведь задачи сторон прямо противоположны: сохранение власти (причем любой ценой) и смирение как путь ко спасению. Соответственно, и цели находятся в разных измерениях (сугубо земном и запредельно небесном), и методы их достижения отличаются (убивать/подавлять и трудиться/жертвовать). В идеальном мире Хомякова, откликаясь на Божеский призыв, субъекты должны действовать по-разному, да и сам он звучит то просительно (в форме предложения) (5, 6, 11, 12), то требовательно (приказа) (9, 10, 14). Напрашивается параллель с известной дефиницией: кушитство – иранство, культурами завоевательной (1, 5, 6, 11, 12) и земледельческой (2, 13, 14). Но в отличие от учения блаженного Августина (к трактату которого «О граде Божьем» и восходит сия оппозиция), здесь обе предстают выразителями Божьей воли, хотя путь личностный все же почитается за высший подвиг (15). Нам явлено «оригинальной красоты общество, соединяющее патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства».[713]

Поэзия Хомякова – не только органичное продолжение славянофильской историософии, но и синтез, завершение «глубоко обдуманной <…> нравственно-богословской системы»[714], преодоление мнимого конфликта свободы и необходимости, нечто «третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы двух враждующих начал»[715]. На то она и деоника, чтобы претворять боль в радость!

Вы бы хотели жить в таком мире?

Завершат мое оглашение два императива, полностью воплощенные Хомяковым. Его современник и единомышленник В. Гюго призывал: «Подобно светочу, должен [поэт] шествовать впереди народов, указывая им путь. Он должен вернуть их к великим принципам порядка, морали и чести. <…> Истинный поэт никогда не будет эхом никакого другого слова, кроме слова Божия»[716]. А святитель Иоанн Кронштадтский заповедовал: «Люди образованные <…> сочинители и писатели <…> должны служить к славе Божией и пользам народа… на началах Православной Церкви»[717]. «Не должно ни у кого и спрашивать, нужно ли распространять Славу Божию пишущею рукою. <…> Это мы обязаны делать по мере сил своих и возможности. Таланты надо употреблять в дело. Коли будешь задумываться об этом простом деле, то диавол, пожалуй, внушит тебе нелепость, что надо иметь только внутреннее делание».[718]