На этих двух сосредотачивается интерес индивидуального содержания. Они все время пребывают в состоянии соревнования, но это соревнование, сперва носящее характер шутливый, понемногу принимает размеры настоящей вражды, когда дело доходит до миловидной девушки, служанки того фермера, в доме которого они стоят. Но и тут война первенствует, заливает всякие личные интересы: во время самых сильных эпизодов ревности, уже на пороге преступления, вдруг раздается сигнальная труба, призывающая к наступлению, – и все забыто, соперники превращаются в товарищей по службе, их вражда поглощена великою войной; они кидаются к своим местам, и девушка, в отчаянии только что разнимавшая их, в восторге смотрит вослед удаляющимся героям. Так по нескольку раз деревенская картина хаты, хлева, коров, свиней, гусей сменяется картинами войны по внезапному призыву сигнальной трубы: наступленье!.. Девушку играет довольно известная актриса Долорес дель Рио, но рядом с упомянутыми актерами она поражает деланностью своей. Вообще, к числу преимуществ кинематографа следует причислить и то, что он безжалостно выдает неискренность, гораздо более выдает, чем сцена. Нужно надеяться, что руководители кинематографических представлений поймут наконец всю ложь, которую несут на экран большинство так называемых «ведеток»[338]. Да и мужской состав часто грешит тем же: непрестанною заботой о том, чтобы «показать себя», навязать себя чужому любованию. Не будем называть, но такие встречаются среди самых знаменитых «имен»…
Вот этой стороны экранного лицедейства совершенно нет в разбираемом фильме (за исключением героини). Картина пестрит второстепенными, проходящими лицами, и все прекрасны в смысле естественности, непринужденности и искренности. Сколько выведено типов, и все различны. Прелестна в этом отношении сцена, где капитан, обходя ряды новобранцев, вызывает то одного, то другого и каждого расспрашивает, что он прежде делал; спрашиваемый выходит руку под козырек и отвечает капитану. Запомнился юноша, который «дома» занимался живописью, «маменькин сынок», получающий письма от матери. Этот Веньямин полка погибает, и трудно себе представить что-нибудь более трогательное, чем подробности его смерти, и роль сурового капитана Флэгга, закрывающего ему глаза и утирающего собственные глаза… Вспомнился мне наш один русский солдатик, который, умирая, все звал «маму», просил снести его «на бахчу, на нашу, под вишневое дерево!..» Вспоминается другой, который входит в подвал, где только что испустил дух этот юноша; он страшен в своем возбуждении, кричит, вопит: «Скажите мне, что все это неправда!» Были такие – не выдерживали потрясения, и этот не выдержал, начинает неистовствовать, к нему кидаются – он сошел с ума… Все это до последней степени правдиво, точно не разыграно, а аппаратом подсмотрено и вырвано у природы. Вообще, все это