«Цирк» – не только трагедия любви и голода, как «Погоня за золотом»: в новом творении Чаплин жертвует собой.
Печатается по: Огонек (Москва). 1928. № 11.
Лев Максим ЧАРЛИ ЧАПЛИН
Революция, освободившая в человеке многое, что было под замком, выпустила на волю и его энтузиазм, раньше довольно сурово регулировавшийся полицейскими правилами. Теперь за долгие годы заточения он как бы мстит тем, что не знает удержу. Как бурный весенний дождь он выливается на что попало, так что под него одинаково попадают и достойные, и недостойные.
Я, конечно, отнюдь не отношу к недостойным Чарли Чаплина, которого Европа встречает сейчас с таким неслыханным восторгом. Наоборот – к самым достойным. Обидно именно то, что Европа, отучившаяся отличать, что подвернулось ей под руку, с таким же точно восторгом встречала недавно какого-то победителя в эстафетном беге, словно между кем-то случайным, на миг вынырнувшим из неизвестности, и человеком, которого знает в лицо и обожает население, вероятно, всех пяти частей света, нет разницы.
Не знаю, есть ли кто-нибудь сейчас популярнее Чаплина. Английские карикатуристы рисуют его без лица; сдвинутый набок котелок, непомерные штаны, ноги носками врозь и тросточка. И нет [того], кто не улыбнулся бы, не угадал, кто это. Котелок Чаплина почти так же знаменит, как треуголка Наполеона.
В первый раз я увидел Чаплина 22–23 года тому назад. Тогда фильм было еще мало, известны были только две фирмы – «Люмьер» и «Пате». Итальянская фирма «Чинес» появилась потом[410].
Это были веселые времена, когда экран еще плясал и механик крутил ленту рукой, так что темп всецело зависел от его настроения, и когда картина бежала бодро, даже бодрее, чем надо было, так что люди неслись как лошади, смешно сливались фонари, дома, вывески, улицы, все дрожало, поднималось, опускалось, пока вас не схватывал приступ морской болезни и вы не закрывали в изнеможении глаз. Но иногда, когда механик бывал не в духе, темп замедлялся, и случалось даже, что картина совсем приостанавливалась, и герой вдруг коченел на экране с недонесенной ко рту ложкой и несколько минут кротко смотрел на публику недожмуренным глазом, терпеливо ожидая, когда припадок с ним кончится.
В такую именно минуту я увидел в первый раз Чаплина. Я вошел в темный зал «Мулен Руж», крохотного, убогого кинематографа – считавшегося, впрочем, в те времена очень шикарным и аристократическим – на Невском, недалеко от Владимирского проспекта, и с застывшего экрана на меня посмотрел маленький человечек, необыкновенно смешно одетый, с большими печальными глазами.