Картина двинулась, двинулся и человечек – очень странно, как заведенная механическая фигурка, и все, что он ни делал потом, – он проделал целый ряд нелепостей – стало вызывать неудержимый, какой-то особенный смех, не столько потому, что нелепости были так смешны, сколько по совершенной серьезности, с которой они проделывались.

Глаза же оставались печальными, даже трагическими.

Тогда этого маленького человечка никто еще не знал и сам он, вероятно, тоже не предвидел ни своей головокружительной карьеры, ни того, что влюбившийся в него мир от него потребует, чтобы, как он был на этой первой пленке, он прежде всего не изменился.

Люди обычно непостоянны. В своих требованиях к актеру – тем более. Для Чаплина они сделали исключение, потому что тот угадал сразу что-то такое, что не нуждалось ни в изменениях, ни в дополнениях.

Из нищенских кварталов Лондона, где Чаплин провел детство, где он сталкивался с самыми разнородными людьми, родившимися на дне и опустившимися на дно, он принес в фильму два больших знания: человеческой природы и природы смешного.

Где люди не сдерживались никакими этикетами, они проявляли свои чувства откровенно, как дети, и маленький Чарли, актер от рождения (он выступал еще ребенком), все схватывал на лету и подмечал, все скапливал в себе.

Вероятно, низы – хорошая школа для людей, которым Бог дал лучшую, благословеннейшую из профессий на земле – вызывать смех. Великий Диккенс тоже провел детство на низах, среди рабочих на чернильной фабрике. Самуэль Клеменс превратился в Марка Твена на Миссисипи, среди матросов и лоцманов.

На низах, на простом примере пьяного, который упал в лужу и, грязный с головы до ног, с достоинством встал, надел шляпу и пошел дальше, Чаплин понял то, что он положил потом в основу созданного им типа: странную силу контрастов. Он рассказывает сам: «Если б пьяный остался лежать и принялся рычать, это, может быть, не вызвало б и улыбки. Смех вызвал пьяный, который захотел убедить всех, что он трезв. Вот почему, в каком бы неловком и ужасном положении я ни находился, даже если я разбиваю себе затылок, первым делом для меня – сейчас же спокойно поднять мою тросточку, поправить шляпу и галстук…»

Отсюда невыразимо смешные положения и трагические глаза.

Чаплин понял еще всю важность простого закона для фильмы, предназначенной для масс: в смешное положение должен попадать только сильный и счастливый. Слабый, обездоленный должен торжествовать. Девяносто девять сотых людей на земном шаре всегда завидуют остальной сотой. Утешение следует давать большинству. И Чаплин подносит его в том единственном виде, который в комической фильме еще не превзойден.