Глубокая телесная вовлеченность характерна, скорее, для нашей жизни среди вещей, нежели среди произведений архитектуры. А если вещь и произведение архитектуры сработаны по единому принципу, есть основание считать оба объекта либо произведениями архитектуры, либо, наоборот, отнести их к миру вещей. Я за второй вариант: дом Шрёдер – вещь, большая вещь, построенная для того, чтобы люди в ней жили. Я думаю, что этот дом-вещь – первое в мире жилище, порожденное не архитектурным, а дизайнерским мышлением. Но в отличие от многих наших современников, я поостерегся бы заключать из этого, что все архитектурные произведения интернационального стиля – а дом Шрёдер самый ранний из них – считаются архитектурными только по инерции, тогда как по сути они якобы принадлежат миру дизайна.

Для обсуждения вопроса о том, является ли дом Шрёдер произведением архитектуры или дизайна, имеет смысл сравнить его с появившимися немного ранее архитектонами Малевича. К такому сравнению меня подталкивает то, что разноцветные геометрически простые «ширмы» Ритвельда чисто внешне напоминают супремы великого абстракциониста. Малевич перешел от супрем к белым гипсовым композициям, не имеющим конкретного функционального назначения, в которых, однако, важнейшую роль играют взаимоотношения масс, которыми выражена их архитектурная основательность, их причастность к исходным архитектурным интуициям, связывающим горизонталь мира с вертикалью человеческого в нем пребывания. При этом гаптическая (по Риглю) составляющая в их восприятии близка к нулю, потому что, несмотря на их небольшой размер, Малевич мыслил архитектурно.

Ритвельд же мыслил как дизайнер, адаптировав утопические и мистические установки группы «Де Стейл» к требованиям своей заказчицы, очень хорошо представлявшей, какой дом ей нужен, и создав дом-вещь. Трюс понимала, что соответствие облика жилища авангардным идеям – еще недостаточная гарантия того, что она и дети полюбят его и не захотят от него отказаться. Эпатажный дом должен был быть к тому же еще и удобным. По правилам противопожарной безопасности на верхнем этаже ее дома не могло быть фиксированных перегородок. Не видя ничего плохого в том, что днем это большое помещение целиком принадлежало детям, Геррит хотел таким его и оставить. Но Трюс, которую многие исследователи с полным основанием считают соавтором Геррита, потребовала, чтобы на ночь «чердак», как они называли верхний этаж, превращался в три спальни (мальчика, девочек и самой Трюс) и гостиную, – и Геррит придумал раздвижные и поворотные встроенные ширмы, в считанные минуты расчленявшие «чердак» так, как ей того хотелось.