– Это не пропаганда: люди много работают, но страна молодая, в ней все предстоит создавать с нуля, и там каждый может найти себе место.

Виктор снял китель, развязал галстук и посмотрел Игорю прямо в глаза.

– Во всяком случае, тот, кто четыре года назад поджег фитиль, сделал свое дело: мысль об отъезде неумолимо распространяется, десятки тысяч евреев просят разрешение на эмиграцию в Израиль; власти постепенно начинают выдавать визы. Наверху долго колебались между желанием выпустить их и тем самым избавиться от хлопот и боязнью подать дурной пример остальным. Было принято решение строго наказать еврейских активистов, подрывающих авторитет партии, потому что возникла проблема, которую никто не мог предвидеть. Ведь в нашей стране «еврей» – это не религия, а национальность, такая же, как «грузин», «узбек» или «армянин». Поэтому в пятой графе анкеты – «национальность» – пишут «еврей», а когда представители одной из национальностей СССР хотят массово эмигрировать в другую страну, это воспринимается как угроза государству… Есть смешной анекдот, вот послушай.

Брежнев спрашивает Косыгина:

– Сколько у нас в СССР евреев?

– Два-три миллиона, – отвечает председатель Совета министров.

Генсек опять спрашивает:

– А если мы откроем ворота, сколько уедет?

– Миллионов двадцать.

– Это как минимум.

Игорь двое суток ехал на поезде в Волгоград, где жила его дочь. Виктор отговаривал его от поездки, которая могла обернуться новым разочарованием, но Игорь твердил: «Это моя дочь, я хочу с ней увидеться». Тогда Виктор разузнал ее адрес. Выйдя с вокзала, Игорь спросил дорогу, и ему посоветовали сесть на трамвай, но у него так затекли ноги, что он решил идти пешком. Пересек весь город, разрушенный во время одной из величайших битв в истории, однако не увидел никаких следов сталинградской трагедии, за исключением памятника – гигантской статуи, самой высокой в мире, которая недавно была торжественно открыта и возвышалась над городом, полностью восстановленным в своем довоенном виде. Дойдя до храма Святого Николая Мирликийского, Игорь понял, что заблудился, и сел на скамейку. Прав ли он, желая встретиться с дочерью, для которой это наверняка станет серьезным потрясением? Людочке исполнилось пять лет, когда он в одночасье покинул Ленинград, а сейчас ей уже двадцать пять. Что значил для нее отец? Не будет ли у нее такого же отторжения, как у Петра? Вообще-то, она ни разу не написала ему, пока он отбывал срок. Игорь подумал, что на вопросы, которые так давно его мучают, он сможет получить ответы именно сейчас или уже никогда.