Толстой писал о человеке, как он сам признавал в Дневнике, всю жизнь искавшего доброй жизни и в науке, и в семье, и в монастыре, и в труде, и в юродстве и умирающего с сознанием погубленной, пустой, неудавшейся жизни[298]. Молиться некому было, поскольку Бога не было – такой финал многолетней жизни князя Касатского в монашеском образе был слишком радикален для предреволюционного кинематографа, но попадал в самую сердцевину культурной ситуации 1917–1918 годов.

Фильм меж тем широко демонстрировался в советском прокате, не изымался из кинематографического обращения, позднее показывался по телевидению, вопреки запрету советских властей был вывезен в 1920 году во Францию самим Протазановым, уехавшим из России вместе со своей съемочной группой, стал широко известен и хорошо принят в Европе. Тамошняя пресса восхищалась: «Драма не драма, роман не роман, а сама жизнь, и кто видел эту картину, тот понимает, что это сильнее и драмы, и романа. Ведь искрящегося снега так, как видит его зритель, не нарисует и сам Толстой. Ни одна актриса не будет себя так вести, так искренно перед театральной публикой, как делает это Лисенко перед аппаратом. И на ленте остается более сильная правда, чем бывает на сцене. Радостно глядеть на такой фильм – произведение гениального художника. Тут сила Толстого и сила Мозжухина соединились»[299].

Десять лет спустя, в 1928-м, к столетию со дня рождения Льва Николаевича Толстого, успех было решено повторить и «Отца Сергия» вновь выпустили в прокат. Он шел далеко не во всех кинотеатрах, в рабочих клубах его демонстрация была запрещена. Советские газеты писали, что чуют в «Отце Сергии» дух, чуждый пролетарскому искусству. Режиссера обвиняли в том, что он не изобличил церковь, не заклеймил религию, не изобразил, как требовалось по канонам нового искусства, распущенность и лицемерие старорежимных попов. Творчество Протазанова всем скопом было занесено в разряд «эстетических пошлостей», а те, кто его отстаивал и защищал, были названы социальной «гнилью». Пресса злорадно пророчила, что новое появление экранного «Отца Сергия» не станут приветствовать рабочие зрители и советская общественность; что эта «гниль» может нравится только сектантам и старушкам в полинявших шелковых чепцах. «Показывать “Отца Сергия” – это значит заведомо возбуждать интерес к церкви, к религии, – решительно утверждала газета «Кино». – Вместо того, чтобы к толстовским дням преподнести нашему зрителю крепкую советскую антирелигиозную фильму, Совкино, точно старьевщик, разрыло кляузную рухлядь, демонстрируя ее при помпезной рекламе исключительно по торгашеским соображениям. Стыдно за Совкино. ‹…› Полтора часа приходится наблюдать за “переживаньицем” Мозжухина, напоминающего игру провинциального актера. Убогость постановки низводит картину на нет, делая ее абсолютно никчемной»[300].