Иначе увидел эту историю Михаил Козаков, поставивший «Сцены из драмы “Маскарад” М. Ю. Лермонтова» и сыгравший роль Евгения Арбенина[669]. Конечно, все происходит по сценарию: бал, танцующие маски, браслет, интрига, ревность, месть. Но внимание Козакова приковано к Арбенину – профессиональному карточному игроку и шулеру, и в еще большей степени – к самой игре, к тому самому злосчастному фараону, жертвой которого стал пушкинский Германн, а часто становился и сам поэт.

Драма Лермонтова открывается ремаркой: «За столом мечут банк и понтируют». Банкомет и понтеры, зеленое сукно стола, нераспечатанные карточные колоды, мелки и цифры, колдовское очарование игры, сплетение случайностей, хоровод возможностей и везение, которое предстает как мистическая работа неких высших сил. Гофман, Бальзак, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Лев Толстой, Некрасов пытались проникнуть в царство случая, в заповедный мир единственного шанса, который перевернет жизнь игрока. Фараон – самая простая из азартных карточных игр, то есть игра фатальная, для которой не нужны мастерство, расчет, хладнокровие, а нужны везение, удача, счастье. Как и рулетка – колесо фортуны. С конца XVII века в фараон играла высшая европейская знать, спуская в одночасье огромные состояния. Игроки ставили на кон не только деньги, драгоценности и имущество, движимое и недвижимое; писатели-игроки ставили рукописи своих сочинений, музыканты – рояли и скрипки. Старик из рассказа Лермонтова «Штосс» поставил на кон свою единственную красавицу-дочь.

Фараон запрещали, потом разрешали, потом снова запрещали. Времена менялись, а игра оставалась, и в XIX веке правила ее были донельзя просты: один из игроков (банкомет) держит и мечет банк. Другие игроки (понтеры, или понтировщики) делают ставку («куш»). Понтеры выбирают по одной карте из своих колод и делают на нее ставку; банкомет начинает прометывать свою колоду направо и налево. Если карта понтера ляжет налево от банкомета, то выиграл понтер, если направо – то банкомет. Мысль о возможности найти твердые математические формулы для выигрыша, освободить игру от власти случая, владела игроками все то время, что существовала игра.

Арбенин когда-то был завсегдатаем и ветераном игорных заведений, но ныне легкомысленно полагает, что можно выйти из игры, забыть прошлое и зажить вне игры. «Сцены» воспроизводят те фрагменты драмы, которые относятся к игорной истории Арбенина (он называет себя «инвалидом» фараона):

Но оказывается, что совсем выйти из игры карточному шулеру невозможно: зловещее прошлое напомнит о себе, или напомнят о себе жертвы шулерской игры.