– Здравствуйте, Мария Акимовна. Пожалуйста, присаживайтесь.
Это приглашение прозвучало очень просто и совсем не по-церковному. Мы сели на скамьи, и я подумала: очень правильно, что скамьи стоят не напротив, а под прямым углом – так можно беседовать более доверительно. Некстати вспомнилось, что таким нюансам ведения переговоров меня учили в Дипакадемии…
С минуту мы сидели молча. Отец Алфей горбился, смотрел в пол. Его большие руки с надутыми венами лежали на коленях. Я ждала любого продолжения. Например, что он укоризненно скажет: «Что ж ты, матушка, явилась ко мне такая-сякая – некрещеная, невоцерковленная и, похоже, вообще неверующая. Да еще и лгунья. А лгать в таких вещах – ой-ёй-ёй…» Я сидела и боролась с собой – наверное, надо признаться ему, что солгала про свое крещение. Может быть, по их монастырским правилам я вообще не имею права здесь находиться.
– Я слышал, ваш сын болен, – нарушил молчание отец Алфей.
Я с тревогой посмотрела на него. Слышать это он мог только от настоятеля, а тот – от митрополита, который меня сюда направил. Хотя я не делала тайны из Алешиной болезни, меньше всего хотелось, чтобы это стало
– Мария Акимовна, – опять подал голос отец Алфей, – я должен просить вашего снисхождения.
– Вы? Моего? – Мне показалось, я ослышалась.
– Да-да, именно так, – кивнул он. – Не знаю, насколько смогу быть вам полезен. Понимаю, что вы приехали за помощью, приехали к старцу… Должен признаться, во мне все противится этому званию, данному лишь в силу традиции… Прозорливость – всего лишь один из талантов, которыми наделяет Господь. И у меня был такой дар…
– Был?.. – переспросила я. – И что же стало с вашим даром?
– Иссяк. – Отец Алфей поднял на меня глаза. – С тех пор как в мир пришла эта великая беда, люди идут ко мне с ней. Сейчас таких девять из десяти. Но я ничего не могу им сказать, кроме «буду молиться». Да, я действительно молюсь за них, за их детей. По три часа в день уходит только на перечисление имен. Но я не знаю, что будет с ними, и с их детьми, и со всеми детьми, и со всем миром…