Странно я чувствовала себя, сидя на лавке в той пустой и какой-то стерильной церкви, под воспаленным взглядом человека, в котором угадывала необыкновенную глубину, но страшилась заглянуть в нее… Я будто слышала и не слышала его. Слишком неожиданным был этот разговор. Слишком заслоняла от меня все прочее Алешина боль… И все еще не отпускала, терзала моя недавняя торопливая, трусливая ложь. И я сказала:

– Отец Алфей, но вы хотя бы помолитесь о моем сыне. Его зовут Алешей… Алексеем… А обо мне, наверное, нельзя молиться, я ведь некрещеная…

Он ответил не сразу, долго смотрел на оранжевые шевелящиеся пятна света, которые легли на его руки. Наконец произнес – все так же тихо, совсем спрятав куда-то свой зычный голос:

– Помолюсь. Конечно, помолюсь… Но дело в том… Дело в том, что за вас уже молятся…

– Молятся? Кто?

– Я не знаю, – покачал он головой. – Знаю только, что эта молитва во много раз сильнее моей…

Мы еще посидели молча. Невольно я начала думать о тех, кто ждет там, под кленами, у закрытых дверей, о том, сколько времени я отнимаю у них. Но почему-то мне не хотелось заканчивать этот разговор вот так… не знаю… формально, корыстно, что ли… Как будто я приехала к нему, только чтобы использовать его дар, вытянуть из него ту самую толику утешения… И я спросила:

– Отец Алфей, простите за любопытство, вы не похожи не только на старца, но вообще не похожи на монаха или священника… Кем вы были раньше, до монастыря?

Он оживился и, кажется, даже обрадовался моему вопросу и ответил с охотой:

– Я был скульптором. Мое мирское имя – Илья. Илья Вечерин… Если интересно, посмотрите в интернете…

– Как! – Я была удивлена. – Вечерин? Это же ваша скульптура стояла на Тверской – та, что, уж простите, никому не нравилась и которую в конце концов убрали… Постойте… Это когда же? Лет десять назад… А потом была еще скандальная дискуссия вокруг вашего проекта – памятника «Жертвам Содома»…

Неожиданно он широко улыбнулся – здоровой белозубой улыбкой:

– Да-да… Всё так… Грехи бездумных творческих метаний…