Модель разобранного дворца, продемонстрированная иностранцу, тогда еще хранилась в покоях Екатерины, откуда позднее была отправлена в чертежный зал Кремлевской Экспедиции, где хранилась до 1812 года. Более любопытны замечания о тесноте покоев дворца, быть может, и по этой причине императрица все реже в нем останавливалась. Екатерина так прониклась к Миранде, что даже предложила ему перейти на русскую службу. И хотя тот гордо отказался, перед отъездом из России в 1787 году его одарили пятнадцатью тысячами рублей и правом носить мундир полковника российской армии. Но когда в 1792 году латиноамериканец встал в ряды французских революционеров, расположение Екатерины он потерял…

А 4 июля 1787 года императрица навсегда покидала Первопрестольную, оставив в истории города сорока сороков (и в сердце Миранды тоже) добрую память. До одного лишь руки не дошли – еще Вольтер советовал Екатерине вернуть Москве столичный статус. Но и в России были те, кто думал так же. И Коломенскому в этом вопросе отводилось особое место. В 1787 году историк и писатель князь Михаил Щербатов, известный своим памфлетом «О повреждении нравов в России», от имени старой столицы обращается к императрице с посланием «Прошение Москвы о забвении ея»:

«Всемилостивейшая Государыня! Древнейший град, прежде бывший <бывшего?> царствия, а потом Империи Российской, припадает к стопам своих монархов, да изъят будет от восьмидесятичетырехлетнего забвения, да обновится благоволением своих монархов, да покровенная сединами глава его возрадуется о напоминании древних его заслуг! Видя столь долговременное забвение, в которое подвержен есть, размышлял о древнем своем состоянии и дерзаю краткую повесть заслуг и верности моей, также и пользе, пред очи монарши представить, да не затмится веками оказуемое усердие мое к владетелям России, и если сие меня из забвения и оставления не извлечет, да будет сие, по крайней мере, свидетелем, что в горести моей испускал я болезненный глас, но что рок нещастный мой превозмог и пользу, и правость, и заслуги, и милосердие…

Итак, если бы милосердное око Вашего Величества воззрило на мои стены, если бы частое пребывание Ваше обновило юность мою, то б огромные здания гораздо с большим успехом возвысились бы в стенах моих, и новое зодчих искусство, смешаясь с древними строениями, двойную бы красоту мне придали. Коломенское, Воронцово и другие окружные села могли бы, при лучшем воздухе растворения, заменить место Петергофа и Царского Села, и поля бы изобильные не болота представляли, но обильные жатвы, изображающие обильность монарша милосердия, или паче сказать, воспоминание обильной в милости десницы, питающей вселенную. Возвеселилось бы сердце царево, и возвеселилась бы я о Царе своем».