Однако, когда Русалка выложила перед ней нестандартное сочинение, ей достало внимания и бдительности, чтобы разглядеть между наивных строк ростки самой настоящей крамолы и угрозу устоям общества и безопасности, в том числе и собственной.

А все потому, что всесведущий Никита Сергеевич лично занялся культурой и искусством, подобно Медведю в воеводстве. Устроил разгром выставки художников-авангардистов, жестоко прошелся по журналам «Звезда» и «Знамя», благословил травлю нобелевского лауреата Бориса Пастернака за его роман о докторе Живаго. Вокруг романа страсти кипели нешуточные, и хотя никто его в глаза не видел, тем не менее каждый знал, что это злобный пасквиль. И все. В такой обстановке руководству образцовой школы ухо следовало держать востро и нос строго по ветру. Иначе можно и должностью накануне пенсии поплатиться. Не было в школе печали и вдруг горе, да еще от недозревшего детского ума. Не допуская огласки, меры следовало принять срочные и решительные. Предполагалось, что о содержании сочинения знают пока всего трое: директор, учитель и ученик. Послали за виновником.

Олег явился по вызову с портфелем в руках: замок был сломан и не застегивался. За зеленого сукна столом сидели директриса Ольга Андреевна и Русалка, а на столе лежало его сочинение, которое Олег узнал не сразу: так оно оказалось исчеркано красным карандашом.

У меня нет ни времени, ни желания пересказывать унизительные для школяра нотации и нравоучения, предназначенные придавить авторитетом возможное сопротивление, свойственное всем мальчишкам без исключения, а Олегу – в особенности, как натуре непредсказуемой и анархичной.

Но если сначала придавить, а потом ослабить, то можно добиться желаемого. Началом ослабления давления стало предложение Олегу срочно, пока никто не видел, втихую переписать сочинение. А чтобы облегчить задачу, в анналах можно сыскать такое, за которое «пятерка» обеспечена.

Нормальный учащийся не стал бы перечить и согласился, но только не Тучин: он не выносил давления и распрямился, как та пружина. К тому же он никак не мог взять в толк, чем не годится полюбившееся ему самому сочинение. Движимый эмоциями, Олег вполне прямолинейно и простодушно заявил, что ни от своих взглядов, ни от сочинения не откажется ни за какие посулы; Это уже был откровенный вызов директору и бунт, который следовало подавить со всей решительностью. Строптивцу назидательно напомнили, что если Пастернак от Нобелевской премии отказался ради Родины, то ему, Олегу, в преддверии инспекторской проверки облоно не худо бы вспомнить о грядущих экзаменах и переломить себя.