Володей! Володе-еюшкоооо!

Из подпола сыростью наносит, с полатей – овчиной. В избе скребёт копытцами телёнок. Скрипит сверчок. А над божницей ткёт радужную паутину мизгирь. Тонка и прозрачна нарядная ткань. Хоть царевну одень в неё – не побрезгует. Хоть царевну...

Были наряды когда-то и у Стешки, не многие, но были. Украл кто-то, руки бы у того отсохли. Потом муж одарил мехами, и те Сёмка Клоп уволок. Разбогател с чего-то, не с соболей же Стешкиных, не с горностаев. Кружало выстроил, там, где когда-то стояло гарусовское. Сгорело, а Сёмкин карман чудом разбух. Ходит в шубе бобровой, в собольей шапке, на каждом пальце по перстню. Штаны плисовые, бархатный кафтан.

Богат, а всё такой же заморыш, только брюхо, как у муравья, выпирает. Кособок, тощ. Не раз уж подъезжал к Стешке, при живом муже сватал. В дом, правда, заходить не смел...

А нынче отважился, без приглашения прошёл в передний угол, распахнул богатую шубу. На шее цепь золотая, хоть сейчас привязывай. Сидит, отпыхивается, мнёт правый бок.

Явился в тот самый момент, когда Стешка в тысячный раз мысленно выбранила своего бродягу, решив про себя: «Забыть окаянного! Забыть навеки!». Скрестив руки на груди, села под божницей и принялась забывать.

– Бог в помощь тебе, Степанида, – молвил Клоп. Взглянув на неприветливое лицо хозяйки, заспешил: – Не гневайся! Я не сватать. Жених из меня, сам ведаю, никудшный. Стряпуха нужна, хозяйка. Пойдёшь? Володей воротится, и его пригрею. Может, приказчиком сделаю. Будете жить в тепле, в сытости. Дел-то: бельишко простирнуть да шти сварить. Человек я непривередливый... угодить нехитро. Подходит?

– В самый раз, – Стешка поднялась, пропустила впереди себя Сёмку, теперь Семёна Авдеича, поддала ему коленом. Кабатчик рухнул с крыльца в сугроб, зарылся и долго не вставал, боясь как бы не взялась шальная баба за палку.

Услышав, как захлопнулась сенная дверь, встал, отряхнулся и, степенно постукивая узорчатой чёрной палой, зашагал по улице, раскланиваясь важно с прохожими. Его позора, кроме Потаповой Нэны, никто не видел. Та, забежав в избу, зашлась в хохоте, потом передала свекрови, а та разнесла по всему Якутску.

14

Ятгырген был крещён и наречён православным именем Терентий. Терёхой звал шамана Григорий. Престранно казалось ему: служитель тёмных сил, глава большого рода – переведён в православную веру.

Крестили Ятгыргена силой. И шаман прежний, погибший, не раз указывал на это своим родичам: «Осквернён... рочами опоганен», – шептал старый Квырген, плевался и велел плевать в Терентия всей родне. Плевались, но побаивались: Терентий был зол и памятлив. Да и на руку крут. Быстроглазый, проворный, он никого и ничего не боялся. И вряд ли его сумели бы окрестить, опозорив перед всем стойбищем, если б не опоили белой обжигающей водой. Опоив, побрызгали другой водой, из ручья, надели крестик медный и, что-то покричав, нарекли Терентием.