Лежала, уставив в потолок белые, словно выпаренные глаза. Ослабла Марьяна, силу выморозила, что ли? Или со смертью Григория порвался в ней главный корень? Уж братко-то её выходил бы, поставил на ноги. А что мог он, Володей? Сидел на краю постели шептал: «Живи живи, Марьянушка!». Может, ей лучше сейчас, легче. Про беду в горячке не помнит. А Володей помнит, Володей слово страшно дал: «Смерть за смерть!». Эта мечущаяся в бреду женщина – последняя ниточка, связывающая его с Григорием, с братом любимым, самым кротким среди Отласов и самым беззаветным.

«Живи, Марьянушка! Ты токо живи!»

Мин не тревожился, словно ничего не случилось. Перебирал найденные им камни, затаённо и счастливо улыбался: чистое дитя, которому дали желанную игрушку. Ничто не радовало его в этом мире больше, чем искринка найденной слюды, песчинка золотая или чёрный горючий камень. Мог сотню вёрст пробежать на лыжах, пройти по обманным топям или головоломным кручам ради какой-то находки.

Что понуждало его? Корысть? Неволя? Богатство?..

«Блаженный...» – говорила Васса, мать Марьянина, когда-то сильная, властная баба, тотчас усохшая после болезни. Надорвалась в лесу с дровами. Мин тоже был с ней, да убрёл куда-то, и Васса одна ворочала комлеватые сосны, распиливала на чурбаки, колола, складывала в поленницы.

А ночью заохала, поплыла кровью. Так и вытекла из жизни досуха, словно безымянная речка.

В памяти Мина запечатлелась не эта больная, угасающая женщина, а весёлая сильная девка, сказавшая ему на масленке: «Не время соловьям петь, а они поют во мне... Ну вот что хошь с ними делай! Заливаются и всё тут».

Умирала Васса, а в зыбке, чмокая губами, терзала соску Марьяна. Не знала, и может, к лучшему, что женщина, давшая ей жизнь, уходит и больше никогда не услышит в себе соловьиные голоса. Когда подросла, Мин спросил её:

– Доча, соловушек не слышишь?

Была зима. Мин с дочерью бродили по берегам Камы. Соль отыскали и довели о том купцам. Купцы хлопотали уже, строили солеварни.

– Слышу, – без удивления отозвалась девочка. Она редко чему удивлялась, словно с самого дня рождения принимала мир таким, каков он есть. Всё для неё, думалось ей: земля, лес, ручьи и реки, птицы и звери – все её родня. Верно, потому Марьяна в лесу никогда не боялась. К соловьиным голосам добавилось множество иных звуков, шелестов, запахов.

Выйдя замуж, в первую же ночь забеременела, но, упав с кедра, нарушила ребёнка да и сама чуть не убилась. Муж, тоже рудознатец, угрюмый, ко всем ревновавший её молчун, не простил Марьяне этой оплошности, стал злиться и ещё больше ревновать. Однажды, напившись, ударил. Марьяна вырвалась и скрывалась от него несколько дней. Потом объявилась. Он было учинил допрос, но она так взглянула на него, что муж подавился первым же вопросом.