Шаман был ранен. Меховая парка намокла кровью.

– Отпустите его, – велел Отлас.

Григорий завёл шамана в юрту, промыл рану, перевязал. Отлас долго наблюдал за раненым коряком, потирая онемевшую шею. Должно быть, застудил в походе. Надо попросить Григория чем-либо натереть.

– Спроси: сами надумали воевать с нами аль подбил кто? Кому ясак платят... пущай всё обскажет.

– Приходили люди в азямах – грабили... ушли к люторцам. Потом другие явились... они к вам вернулись. Этого помню, – коряк указал на Луку. – Их мы не тронули, потому что ясак с нас не брали. Вы берёте... по всем юртам слух идёт.

– Как же не брать-то? Всё одно платить будете. Не нашему царю, дак иному... Мы милостиво берём.

– Раз платить, и ещё раз, и ещё... Сколько можно?

– Раз. Больше мы не берём. И никому, кроме нас, не платите. Вы теперь наши дети. В обиду вас не дадим.

– Все так говорили. И все обижали.

– Не воевал бы – простил бы тебе ясак, коль до меня его брали. А воевал – пеняй на себя.

– Воеводе вашему жаловаться буду! И на вас, и на тех, в азямах.

– В азямах... – задумался Отлас. – Кто ж они? Неуж чужеземцы?

– Может, наши тут побывали, – предположил Лука. – Я и в тот раз про их слыхал.

– Наши бы не пошли к люторцам. В Анадырь ближе.

– Попробуй пробейся туда, когда недругов столько.

– А вдруг они опередить нас тщатся? – У Отласа дух захватило. – Как же? Кто же? Пошто мы не знаем? – Он заспешил, хмурясь, велел старику: – Сдай живо, что положено. Мы далее пойдём.

 Заспешили, засобирались.

Мин не сожалел о жизни уходящей, не перебирал в памяти прожитое. Ему думалось, всё происходит как должно. Родился, жил, по земле ходил. Жаловаться не на что. Всего повидал на долгом веку – худого, хорошего...

– ...Два желания моих не исполнилось, – посетовал он дочери, отмахиваясь от последней своей дрёмы. – Внучонка не повидал, камни здешние не показал ему... вот. Чую, здесь кладов разных... несметно.

– Дак не спеши, – спокойно посоветовала ему Марьяна. – Дождись уж, когда сынок мой родится...