– О, знаю, знаю! Си-ме-он! Известный русский ходок. Иначе доглядчик. Так?

Колпак всё мёл и мёл перед Никитой и без того чистый песок. И в розовом тесте лица плавали синие бусинки. Прилепились хитрущие эти и зоркие гляделки. По хлопку хозяина выскочили два колпака другие, помоложе, ростом повыше и повлекли Никиту через сторожку, через ажурные переходы, через сад к стрельчатым кирпичным хоромам. Влекли осторожно, уважительно, однако ж ноги дюжего, неузкой сибирской косточки казака почти не касались дорожки.

У резного крыльца с тузами, с лютеранскими или какими-то иными крестами (Никита и в своих не шибко разбирался), кланялись с улыбками две румяных грудастых девки, по русскому обычаю поднося на серебряном блюде хлеб-соль да кружку с пивом. Никита каждой заглянул в лицо: «Ничо, справные!». Прежде всего Никита опорожнил кружку, отщипнул ароматного хлебца и, макнув его в соль, усердно облобызал девок. Те, ничуть не смутясь его вольностью, повели гостя в хоромы.

«За Семёна, стало быть, приняли!» – усаживаясь за богато уставленный стол, не без ревности думал Никита; пытался понять, чем он хуже старшего брата. Тот и у воеводы в почёте, и к самому царю вхож, и дьяки разных приказов с ним уважительны.

«Чем он лутче меня?» – нередко задумывался Никита. Ремез старший, добродушно похлопывал его по плечу:

– Гуляй, братко! Тешь душу! Протчее – не твоя печаль.

И Никита бражничал, отводил душу. Да ей, душе-то, иное требовалось. А вот что – Никита не знал. Пошумел ночь в двух-трёх кабаках, погрелся в случайной постели, не помня, как зовут ласкавшую его молодку, исчезал и не знал, куда себя деть.

И так два месяца.

Семён времени не терял. То в приказах дела разные решал, то в кузнице до изнеможения махал молотом, то гасил известь на московских стройках, то формовал кирпич на ближнем заводишке. А ежели пил, то и на дне ковша видел того, с кем беседовал. Беседовал же со многими. С мастерами нашими, с чужеземцами. Выдавалась минута – спешил в книгохранилище. Попалась ему книга дивная. Латынью в ней о делах московских: «Чо они там про нас бакулят?». И – начал осваивать латынь, дотоле едва знакомую. Хотел всё знать про Москву, исходил её, изъездил, побывал во многих монастырях и храмах, спал по три часа, исхудал, а был бодр и весел и по утрам затверживал десятки латинских фраз. Не терпелось ему прочесть латинский фолиант.

«А мне и латынь переводить не надобно», – ухмылялся Никита, потягивая густое чёрное пиво.

– Камень есть ли в ваших местах? – хозяин внимательно следит за Никитой, грозит дочерям короткими бровками: «Не забывайте!». И те подливают, и Никита пьёт, а всё крепок, ясен: лишь только очкур стал тесноват.