Шкуры бычьи потребны. Десятка с три. И чтоб все бурого цвета. Я этому зверю кафтан скрою. Шить твои люди станут. То мне уж не по силам.

– Почто бурого-то? – приставал воевода.

– Читал я в одной учёной книге, что чудища эти, иначе мамонты, все бурого цвета, как медведи.

– Дак, может, им подойдут медвежьи шкуры?

– Медведи мохнаты, эти, как быки, гладкошёрстны.

– Коли так – пошлю, привезут.

– Это не всё, воевода-князь, – предупредил Ремез, не на шутку увлёкшись своей выдумкой. – Видывал ли ты зверя без глаз?

– Без гла-аз? – задумался воевода. А ведь верно: уж плутовать, так до конца плутовать. – Нет, слушь-ко, не видывал. Разве камни заместо глаза вставить? Да ведь ему изумруды аль сапфиры надобны! И кажный с гусиное яйцо. Где я возьму такие?

- У этого зверя зрак не больше бычьего. Из янтаря можно изладить. Вели гранильщику, пущай порадеет.

И снова шлёт гонца воевода. Уж очень хочется ему иметь у себя зверя невиданного, чтобы дивить им своих и чужеземных гостей.

Умелец из тульских поселенцев, получив два куска янтаря, к утру смастерил мамонту глаза. Ремез с Тютиным и братом Никитой к той поре скроили небывалый кафтан.

– Надо и лапы ему шершавые, – спохватился Ремез и тотчас предложил. – Сошьём из замши.

Шкура к шкуре, портные и скорняки сшили мамонту одёжу. Воеводу сморило, и он убрёл, наконец, домой, приказав снова подать мастерам щей и водки. С хохотом, с весёлыми прибаутками, поснедав, шили они меховой кафтан.

К вечеру пятницы справили полностью мамонтово чучело. Одёжу так ловко сверстали – швов никто из посторонних не заметил. Глаза вставили, живые, прозрачные, того и гляди сморгнут. В подглазья Ремез добавил какой-то загадочной темнинки, ободья, напротив, осветлил.

Смех, дотоле царивший в сарае, смолк. Всем почудилось вдруг, что явилось сюда давнее-предавнее прошлое, и зверь что-то силится высказать и не может. Стало тихо и жутко. Воевода поёжился. Никита погрозил мамонту кулаком:

– Ну ты, чудо-юдо! Гляди у меня! А то щас из фузеи пальну!

– Ай да Ремез! Ай да мастер! – восторженно прихваливал воевода изографа. – Тут уж тебе сполна причитается. Проси, что хошь. Не поскуплюсь.

– Дом брату моему выдели. Своей семьёй жить собрался, – даже и для себя неожиданно попросил Ремез.

Никита удивлённо покосился на него, но смолчал. Сначала обиделся, а потом вспомнил зарод на берегу Иртыша, плётку и дикую необузданную ревность и по достоинству оценил заботу старшего брата.

– Велика ли изба нужна?