Уснул незаметно.

И снился ему удивительный сон про белокаменный сказочный город, будто бы им самим выстроенный. Стоит Ремез на высокой и недоступной башне и оглядывает сверху тот город, Тобольск, а может, какой иной, но люд в нём знакомый, тобольский. Идут тоболяне толпами, славят его, неутомимого зодчего.

Он по-детски улыбался во сне, вздрагивая веками. Сёмка осторожно поскрипывал резцом, боясь нарушить сон утомлённого отца.

19

Уснул Сёмка. Ремез проснулся. Мало времени для сна отводил. Скупился. И когда Митрофановна укоряла: «Себя изводишь!» он ей с улыбкою отвечал: «На том свете высплюсь». Так говорил дед, так и отец говаривал. Спасительная отговорка неистовых Ремезов.

Жена делила тот свет, как учило писание: рай, ад, чистилище. Ремез проще смотрел: «Могила да ящик. И – вечный покой». Иногда, впрочем, задумывался: «А может и там, как на земле? Царь небесный, князья, бояре и чёрный люд? И попы там, и ярыги? И церкви, и остроги? А кабаки? А блудницы?».

Фимушка, слыша вопросы опасные, пыталась унять не в меру любознательного супруга. Но долго о мире потустороннем Ремез не размышлял.

Осторожно вынув из Сёмкиных рук слона, Ремез поставил его перед оплывшей свечой, поправил фитиль, полюбовался совершенной законченностью линий и перенёс сына в постель.

Сел, задумался, отрешённым взглядом уставясь в сероватый лист пергамента. Рука правая как бы сама собой вывела в правом верхнем углу Золотую бабу. Слыхивал о ней от остяков и вогулов. Видеть не довелось. Зато в одном из доездов в верховьях Сосьвы, к Берёзову и далее, узрел в дымном чуме маленькую женщину в белой малице, в расшитых бисером кисах. Вогулка, что-то шепча, варила мясо, и Ремез, притомившись с дороги, не обращал на неё внимания, клевал носом, потом и вовсе заснул, пав на шкуры. По давней привычке сну – минуты, трудам – часы, скоро проснулся, чувствуя себя бодрым.

– Откушай, гость дорогой, – произнесла по-русски женщина. Голос был мягок, тёпл, глаза лучистые, карие, терявшиеся в густых длинных ресницах, когда женщина их, словно нехотя, смыкала. Дым ушёл. Чум прогрелся. Хозяйка сбросила малицу, осталась в шёлковом сарафане, столь несвычном для северянок. Да и сама она мало чем походила на жительниц здешних мест.

Дымилось пряно пахнущее оленье мясо, золотилась осетровая строганина, бордовела свежая печень только что зарезанного оленя. И как всегда – ягоды, грибы, брага.

Из прежних доездов Ремез знал: ни остяки, ни вогулы ягод не собирают. Тем более грибы. И хоть гостеприимны они, но горячительным не угощают, сами надеются на угощение. И получают его небезвозмездно. Купцы заезжие, попы и казаки не жалеют хмельного, зная, что это стократ окупится. Берут мехами, икрой, отменной рыбой, а ночью хозяин приводит в постель жену или дочерей. Гости – люди покладистые. Отчего бы не поразвлечься? Отчего бы не отдохнуть? В пути намаялись. Самое время погреться, потешиться, поспать. Удастся чем-нибудь поживиться – того лучше.