– Не я, Сёмушка, хворь довела.

Ремез едва не отпрянул. Знакомый, очень знакомый голос! Но где и когда сходились пути?

– Откуль меня знаешь? – спросил, вспоминая.

– Грех брата родного не знать.

– Никита?

– Ты вот меня не признал. Да и как признать эдакую дохлятину?..

– Какое лихо тебя сюда занесло?

– А тебя?

Ремез не нашёлся, что ответить.

Никита, которого и невозможно было признать в этом заморённом, желтолицем человеке, с одышкою продолжал:

– И верно, что лихо...

Казаки-ясашники сказывали и раньше, будто видели его в вогулах. Но, проплыв многие вёрсты, Ремез чуть ли не каждого о нём спрашивал и, потеряв всякую надежду, смирился: «Сгинул где-то, буйна головушка».

Услыхав о русском, спасшем Сэротетто, Ремез и не предполагал, что это мог быть Никита.

Тем не менее, именно он спас самоеда. Отстав от ушкуйников, Никита охотился в одиночку. Потом занемог, отлёживался и, затосковав, подался с островов на Большую землю. В этой захудалой избушке и облюбовал себе пристанище. Думал, помрёт без людей, и иссохший труп его будет лежать, пока кто-нибудь не наткнётся. И грустно стало, и боязно. Ни зверей, ни людей не боялся. Боялся своего одиночества, к которому ранее всей душою стремился. Жутко это – уйти из мира, пав неизвестно где и непонятно, во имя чего, как олени во время копытки. Никита видывал разбросанные по тундре, тёмные на слепящем снегу туши. И их, и дохлых хищников, обожравшихся мертвечины. Думал, и сам свалится среди этой падали, а песцы и волки разорвут, растаскают труп... Падаль, падаль! Человечья падаль!..

Собрав последние силы, выполз из избушки и принялся рыть себе могилу. Земля была твёрдая, как кирпич. Да нет, – твёрже! – тот от ножа крошился. О землю же, сняв дёрн мшистый, Никита лишь тупил нож, оставляя поверху лёгкие царапины.

«Так мне до скончания века не вырыть!» – отчаялся Никита. Но постепенно прогнав мысли о скорой и нежданной кончине, стал жечь на будущей могиле костры.

Дело сдвинулось, и чрез пару недель он углубился на полсажени. Спешил, обрывая ногти, выбрасывал грязь и крошки ладонями. И скоро вырыл бы, но опять хворь помешала.

Заполз в избушку и до того, как потерять сознание, горестно вздохнул: «Видно, буду, как самоед, посреди тундры валяться. Да и хуже ишо. Их хоть на нарах подвешивают... И то росомахи достают. Я же для любой зверюги добыча...»

«Занесло тебя!» – досадливо морщился Ремез, а мыслями в прошлое возвращался. Не уследил он, как горе съело братову семью. Алёна умерла в родах, разрешившись мёртвеньким же, раньше срока. После похорон Никита сразу же исчез, по слухам, примкнул к ушкуйникам.