...Но плыть в Тобольск Никита наотрез отказался, сколько не просил его брат старший.

– Нет, братко, – мотал поседевшею головой, – останусь тут.

– Да ведь сгинешь, леший!

- Так тому и быть. Но мнится, выживу, коль воскресил ты меня, два раза не помирают.

– Всяко бывает, – встрял Ерофей Долгих. – Я раза три помирал, ежели не боле. А вот скрыплю, и помирать неохота, – он вспомнил обманутые им смерти, которым надоел своей неистребимой живучестью. В складках лба заблестел пот.

Ни кола, ни двора. Ни единой души родной. Может, чуть-чуть всех прочих ближе стал Никита; недужного, кормил его с ложечки, мыл, стриг и даже исхитрился скроить из шкур новую одёвку. Прежняя пришла в ветхость.

– Оставь меня с им, Ульяныч, – попросил однажды Ремеза. – Один-то он точно сгинет. Моей службе всё едино срок вышел.

– Послужишь ишо, – отмахнулся Ремез, не желая терять опытного и верного казака. Да и воевода спросит: больше половины отряда рассеял.

– Был конь да изъездился.

Видно было, что Ерофей не отступится.

– Мне всё одно помирать скоро. Там и приткнуться негде, разве что в остроге...

И Ремез вспомнил, что Долгих живёт под чужим именем, и что его давно ищут. Найдут – точно не минует острога.

– Приневолишь – сбегу, – стоял на своём казак, неотступно следуя по пятам за Ремезом, привычно вымерявшим берег.

– Бегать ты мастак. То мне ведомо, – насупился Ремез, в душе соглашаясь с Ерофеем. Старик измотался в изнурительном долгом походе, часто жаловался на старые раны.

– Притворись хворым, – поразмыслив, решил Ремез.

– И притворяться не надо, Ульяныч. – Сам видишь, еле ноги переставляю.

– Останетесь двое хворых...

– Из двух-то одного здорового выкроим, – отшутился Ерофей.

Оставив им пару ружей, свинец и порох и часть хлебных запасов, толокно да соль, казаки отплыли.

«Не увидимся боле. Чует сердце», – прощаясь с братом, думал Ремез.