Здесь, в «Подкопае», и застал его Тютин, с которым не виделись давно и, казалось, забыли о существовании друг друга. Из-за спины вытянул тонкую, словно бычий хвост, шею, на которой голова, как репа на хвостике. Пористый нос над седыми усами, из-под которых и рта не видно, повело в сторону, будто чихнуть собирался. Глаза, блёкло-синие, хитро сощурились.

– Не сопи, сдуешь, – упредил Ремез, решив, что за спиною кто-то из завсегдатаев. Мгновение подумав, вывел перед собой жирную угольную линию, извитую, как Гаврилина шея. К ней другая припала, потоньше, по той и другой стороне – значки, закорючки и вроде какие-то кусты.

– Кого чертишь? – угадывая Иртыш и Курдюмку, Бухарскую сторону и Притоболье, все жб полюбопытствовал Гаврила. Любопытствовал, потому что знал: без дальней цели Ремез пальцем не шевельнёт. А какая цель-то?..

– Ты?! – Ремез оглянулся, цапнул Тютина за нос. – Садись, пей. Небось пропился?

– Не так чтоб, – Тютин пошмыгал носом и вдруг возгордился. – А скоро разбогатею! Делом связан одним с мужиками московскими. Вон они пригнездились.

В углу кабака, у слюдяного окошка беседовала артель приезжих каменщиков. Дружно жили между собой. Пили дружно. У кого заведётся копейка, та общая. Да вот беда: копейки-то у каменных дел подмастерьев тотчас протекали через дырявые карманы. И тогда, искусное, редкое ремесло позабыв, нанимались они к богатым татарам или бухарцам, за сутки, за двое возводили для них лари, амбары. И снова могли перебиваться с хлеба на квас. Обитали в основном у Тютина, которого в свою очередь пригрел у себя на подворье сын дворянский Василий Турчин.

– Ну и ладно, – Ремез вновь принялся черкать углём на столе, забыв о Гавриле.

Но тот о себе напомнил.

– Митрофановна тя потеряла. Сгинул, говорит, сердешный. А я говорю: «Дьявол его не съест».

– Подавится, – согласился Ремез, жестом прогоняя Гаврилу.

– Ишь боярин какой! Бывших товарищев не признаёт! – пожаловался Тютин, садясь со своими.

– А мы поучим его маленько... очестливости! – сунулся юркий Мишка Крот, драчливый, меднолобый мужичонка. Его хлебом не корми – дай подраться. Начнёт первый, но вечно бит.

Турчин, давно наблюдавший за Ремезом, прихлопнул его:

– Сиди, мухомор! Не видишь, мужик в мыслях.

– Чертит, – пожал плечами Тютин и вздохнул: хотел ведь не штоф перехватить. – А третьёводни промеры делал... Для чего? Тютин задумался. Сам мастеровой, он уважал и других в деле. Ремез редко бывал без дела. – Видно, строить чо-то надумал. Наше дело такое: велят – строим. – И тут же возразил себе вслух: – Не... Там иное. Иртыш чертой толстой вывел, Тобол тож... И всё околичное видится...