– Чей бы бычок ни прыгал – теленок мой,– усмехнулся Водилов и, взяв мальчика за руку, пошел к самолету.

«Врешь, женушка! – глядя на сына, думал Водилов. – Я знаю, зачем ты врешь!»

Витька был светловолос в Илью, но глаза достались материны, черные, с длинными густыми ресницами. Блондинов в родне Елены не водилось.

Первое время Витька жил у Рыковановых и чувствовал себя там превосходно. Между детьми возникла тихая, нежная дружба. И Наденька, на правах старшей, опекала мальчика, каждый день брала из садика, а на выходные уводила к себе, поскольку в квартире Водиловых было пусто и неустроенно. В одной комнате стояла раскладушка, в другой – наскоро сколоченный из деревоплиты стол и несколько табуреток. Сегодня на столе ночевал приехавший за почтой Станеев. Сейчас он перечитывал одно из писем, а Витька с отцом, лежа на полу, сражались в Чапая.

«Старик, – писал Леня Меньков, сотрудник из института экологии, назначенный директором Лебяжинского заповедника, – поздравляю. Наконец-то сбылось; передо мной официальная бумага: все сто тысяч заповедных гектаров теперь наша с тобой вотчина. Вербую охотоведов, ботаников, зоологов. Ты, в свою очередь, подыскивай лесников на кордоны. Контора будет, вероятно, в Лебяжьем. Хлопот выше головы, но пусть тебя утешает мысль, что теперь ты не одиночка... И в новом законе есть строки о нас».

Станеев знал письмо наизусть и перечитывал от нечего делать. За окном, разыгрывая обещанный Ганиным приз – ящик коньяку, – гоняли футбол демобилизованные солдаты. На ярких футболках – факел и вязью «Русь».

Августовский ранний снег стаял, и сентябрь стоял теплый, с утренними заморозками, с легким ледком на лужах, на которых золотою чешуйкой шуршали опавшие листья. В бусом небе где-то над ветром, над тучами курлыкали журавли, сыто кагали гуси и сторонкой обходили Лебяжий. Станеев и сам его обходил, а бывая здесь, почти не появлялся на улицах, боясь столкнуться случайно с Раисой. Вчера, выходя с почты, он увидел ее с Ганиным, не утерпел и окликнул. И – снова ни радости, ни удивления. В глазах задумчивость и тревога.

– Вас ждать, Раиса Сергеевна? – садясь в машину, спросил Ганин и бросил на Станеева, как тому показалось, насмешливый взгляд.

– Нет, – улыбнувшись ему, сказала Раиса, – поезжайте.

«Дурак! – обругал себя Станеев. – Испортил людям песню».

Он ревновал Раису к этому уверенному красивому самцу, который чувствует себя хозяином на земле и берет все самое лучшее.

– Смотрите, чтоб он вас не загипнотизировал, – с издевкою предупредил Ганин. – Он это умеет.

– Ее не стану, – набычившись и широко расставив ноги, словно собирался драться, с угрозой сказал Станеев. – А вас могу.