– А не сходить ли нам к Степе? А, мужики? – проиграв сыну в Чапая, спросил Водилов. – У него сегодня пельмени.

– К Наденьке, к Наденьке! – захлопал Витька в ладоши, сразу потеряв всю серьезность, и побежал одеваться. Шапку напялил, конечно же, задом наперед, кое-как, наперекосяк, застегнул пальто и совсем запутался в шарфе.

– А ну посмотри на себя в зеркало! – сказал ему отец. – Это не ты, а перевертыш какой-то...

– Я не перевертыш. Это шапка моя перевертыш, – возразил Витька, но шапку и шарф поправил.

На улице Станеев взял мальчика на руки, но Витька запротестовал:

– Я сам... я уже большой.

– Прости, я иногда забываю об этом, – отпустив его, сказал Станеев и пошел сзади. Отец и сын, заложив руки за спины, шагали рядом и посматривали на встречный поток машин.

– Едут и едут куда-то, – жмурясь, когда свет фар бил прямо в глаза, ворчал Витька. – Куда едут?

– Ага, едут, – кивнул Водилов. – Вся страна едет.

– А мы вот идем. Мы что, не из этой страны?

– Мы, Витя, как раз из этой, – помрачнев, сквозь зубы ответил Водилов. – Но иногда и пройтись не мешает.

Вдруг послышался лай, визг, стон предсмертный; одна из машин переехала зазевавшуюся дворнягу. Собачонка билась еще, а на асфальте уже растеклась лужица крови. Одни машины объезжали собаку, другие не успевали. И то, что минуту назад еще бегало, лаяло, виляло хвостом, стало плоским и безжизненным клочком бурой шерсти.

– Что там было, дядя Юра? Почему визжала собачка? Ей больно? – спрашивал Витька и вытягивал шейку. Станеев загораживал от него проезжую часть и подталкивал мальчугана вперед.

– Нет, теперь уж не больно.

– Она умерла?

– Ее просто не стало. Не стало, и все.

– Говори ему правду! Слышишь? – остановившись, зло закричал Водилов. Худое, складчатое лицо его исказилось и стало безобразным. – Она умерла... умерла, как наша мама!

– Мама не умерла, – возразил мальчик. На глаза его навернулись слезы. – Ее просто не стало.

– Вот здесь ты прав, – успокоившись, согласился Водилов. – Ее не стало.

– А почему людей не бывает?