— Ты пойми. Нам-то помирать не страшно. Надо выйти на бой — выйдем и помрём. Детей и баб жалко, вот что.
— И убьют ведь, и наглумятся! — звонко и отчаянно крикнула одна.
— Сам видел: скоты.
— А к разбойникам примкнуть и самим скотами заделаться — не хотим!
Бурмина охватила бессильная ярость:
— Скотами стать не хотите?!
«Думаете, я хотел стать — этим? Думаете, мне по душе быть — этим?» — хотелось закричать ему. Но понял, что имеет дело с чужим отчаянием.
Он сжал челюсти. Лицо его стало холодным и замкнутым. Он кивнул:
— Хорошо ж. Я сделаю, как вы просите. Дайте мне два часа времени самое большее.
Развернулся и вышел. Его не остановили.
Он вернулся раньше обещанного. С крыши раздался крик дозорного: «Барин!» — мужики и бабы высыпали на крыльцо, но умолкли, увидев, что барин ведёт за повод вторую лошадь. Она прижимала уши и косила на свою поклажу. Через седло был перекинут связанный. Ржавая цепь обвивала его члены. Между челюстями был пропущен жгут, завязанный на затылке. Народ на крыльце сбился теснее, как стадо, почуявшее хищника.
Бурмин проехал перед крыльцом:
— Скотами стать не хотите? А этим — хотите?
Он спешился. Подошёл ко второй лошади, сволок Ивана с неё и рывком поставил прямо. Толпа, ахнув, подалась назад — под защиту стен. Тот извивался, силясь расцепить зубы, порвать путы, достать обидчика.
— Нравится? Так вы хотите?
Он отпустил Ивана. Тот не удержался на двух ногах. Упал на четвереньки. Но путы держали крепко, он завалился на бок, рыча от бессильной ярости. Толпа дёрнулась и замерла.
— Вы полагаете, это как маска ряженого? Надел — покуражился. А надоело — снял? Я сам не знаю, когда стану таким же, как этот. Или не таким вообще. Я потратил годы, пытаясь узнать об этом как можно больше. Но всё, что знаю, — вот оно, перед вами. Существо без разума, без памяти, без чувств, без веры.
Народ безмолвствовал.
Бурмин схватил Ивана за шкирку, чтобы снова перекинуть через седло, вернуть лесу — или в лесу прикончить, когда из толпы, толкаясь загорелыми локтями, вышла баба, что сегодня оплакивала дочку.