Подал голос тот же, что и начал:

— Это… барин. От тебя врагу большой урон. Но ты такой один. А вечером их ещё больше притащится. И тут такая мысль вот у нас… Может, ты…

По жужжащей тишине, в которой смолкли даже бабы, Бурмин понял, что говорит один — но за всех. Они всё обсудили, пока его здесь не было. Согласились. Решились.

— Может, я — что?

Они молчали испуганно, но ни один не отвёл глаза.

— Может, я — что?!

— Нас… того.

— Того — что?

— Этого…

— Этого? О чём вы?

Но все они потупляли взоры. Боялись назвать то самое — тем самым словом.

— Тоже! — звонко, не выдержав, уточнила какая-то баба.

И прорвало:

— Тебя же кто-то… сделал. Ну а ты — нас.

— Что там делается? Заклятие накладываешь, гребень заговариваешь или соль или в глаза плюёшь… Сказки-то разное болтают.

Бурмин не ожидал, что это его так ошеломит.

— Вы сами не знаете, чего просите.

Но толпа уже обмякла, некоторые даже заулыбались: «Значит, может». «Может!» — порхнуло над головами облегчение. Это было единственное, в чём они до сих пор сомневались, что их гнело.

Начали увещевать:

— Нечего делать-то. Что ещё остаётся? Кругом злодеи. Не эти, так французы. Не французы, так свои разбойники.