— Я не знаю, — признался он.

Туман ещё обволакивал кусты, стелился по траве, но солнце набирало силу, свет ожёг его, будто тело окунулось в кипяток. Боль размозжила голову. Бурмин, хрипя, глотнул воздух и очнулся. Он был на крыльце. Сначала смог встать на четвереньки. Потом поднялся на ноги. Голова закружилась, отвыкнув за ночь от такой высоты. Боль отступала толчками. Бурмин был наг. Посмотрел на свои руки, на ноги, живот — всё было забрызгано кровью. Может, и его собственной кровью тоже, он этого не чувствовал: вся кожа горела, точно его освежевали.

По глазам ударило медным блеском. Бурмин поднял хвостатую каску: французские драгуны. Вот кто был здесь. Отшвырнул, она покатилась с кастрюльным грохотом, наматывая вокруг себя хвост.

Бурмин кинулся к двери, ощупал, превозмогая страх найти её отпертой. Но нет. Заперто. Значит, сделали как надо: они его не впустили. Он лёг в росистую прохладную траву. Зуд стал утихать, точно тело снова становилось по мерке.

Бурмин вошёл в дом, только смыв с себя кровь и надев платье, — множество пар глаз уставились на него. Из задних комнат доносились рыдания: выли по покойникам. Тоска сжала Бурмину сердце. В ставни, пробитые пулями, солнце просовывало пальцы. Что могли вилы против пороха и пуль?

Он был готов считать потери. Одна пронзила его так, что потемнело в глазах: девочку лет трёх убило рикошетом, отскочившим от стены. Мать сидела тупо, как мёртвая, держа между ладонями пухленькую ручку. Бурмин отвёл глаза.

— Вы хорошо держались, — сухо выдавил. — Злодеи получили своё. — И сглотнул комок.

Мужики молчали. Вой баб колебал воздух. В солнечных лучах вилась золотая пыль.

— Это… барин, — начал неуверенно один. Дождался, чтобы Бурмин повернулся. — Ещё ночь не выстоим.

— Не французы, так свои доконают!

— Мочалинских с собой приведут. Как пить дать.

— И несвицких! А там, грят, чуть не пушку захватили.

— Моть, это… Барин. В лес все уйдём?

Бурмин горько думал: с детьми? С бабами? Какой лес укроет столько народу…

А мужики гнули своё:

— Не выстоим мы ещё ночь.

— Каюк нам. Живыми не выйдем.

— Всё одно — не жить!

И умолкли — тоже все разом. Точно махнул рукой дирижёр.