Выпрямился. Отражение стало суровым, голос не узнал бы никто:

— Худшее у тебя — впереди, милочка.

И с удовольствием, фыркая, стал плескать в лицо холодной водой.

Бурмин не узнал имение Ивиных. Запах пожарища вызывал в мозгу щекотку. То, что раньше было господским домом, проглядывало за деревьями обгорелым остовом. Сколько воспоминаний было связано с этим местом! Теперь якорь был оборван. Прежней осталась только аллея. Но несколько свежих пней говорили, что и это ненадолго. Бурмин ехал сквозь неё шагом, не мог ни остановиться, ни повернуть, как в дурном сне, выехал: дом предстал перед ним. Все деревянные части сгорели, камень был закопчён до черноты, в пустых проёмах голубело небо. Под подкованными копытами скрежетали и хрустели осколки. Ветерок катал и мёл остатки пуха из перин и подушек (большую часть рачительно подобрали после шабаша новые хозяйки).

Бурмин натянул поводья, замер. Тишина звенела. В ней не было ни птиц, ни насекомых, всё ещё распуганных пламенем. Парадная дверь выгорела. Бурмин разглядел внутри сугробы пепла и круглый почерневший человеческий череп. Сквозистыми арками поднимались рёбра. Кто это мог быть, страшно было и гадать.

Кто это мог сделать, гадать не пришлось. Двое мужиков бросились ему наперерез с воплями, подняв топоры:

— Лупи гада!

Бурмин рванул с плеча ружьё. Взвести не успел, один мужик попытался схватить лошадь под уздцы, другой намерился стащить вниз всадника. Бурмин ударил прикладом налево, направо и послал лошадь вскачь раньше, чем стих хруст ломающихся лицевых костей. Из-за обгорелого угла к мародёрам уже бежала подмога — с вилами и кольями. Из отверстых ртов неслась брань. Бурмин успел заметить у мужиков полные торбы и котомки: обшаривали останки барского дома в поисках того, что не разграбили, что не сгорело, что ещё можно приспособить в хозяйстве.

Бурмин припал к гриве, стрелой понёсся по аллее, готовый к нападению из-за любого дерева. Стук его сердца и стук копыт слились в бешеном галопе. Он не стал испытывать судьбу. Резко свернул и, хоть рисковал сломать себе шею, если лошадь споткнётся или оступится, влетел в лес.

В лес за ним никто сунуться не посмел.

Но он знал, куда придёт счёт. Однажды распробовав грабёж, окрестные мужики уже не могли остановиться.

С шеи лошади летела пена, когда он доскакал до окраины Бурминовки. Нагнулся в седле, заколотил кулаком по воротам. Ставня дрогнула.

— Все в мой дом! — крикнул, задыхаясь от бешеной скачки. — Бери только детей, воду, еду.

И поскакал поднимать следующих.

Мужики стучали молотками, укрепляя заново повешенную на петли парадную дверь, когда с корзинами и узлами в барский дом перешло из деревни последнее семейство. Бурминовка опустела и онемела. Всех животных угнали, а птиц перенесли в Борщовский лес, надеясь на покровительство его дурной славы. Последними закрыли ставнями и заложили засовами окна. Дом стал внутри тёмен. Блестели глаза, слышен был шум взволнованного дыхания да шепоток, которым матери успокаивали детей.