Вновь заговорив, я постарался понизить голос, смягчить тон, но в итоге вырвалось какое-то карканье. Я смотрел глазами Финни-человека, а говорил сквозь сдавленную гортань Финни-гуся.

— Ведь так?

Блэр не ответила, не сделала никакого ответного жеста — кто бы попрекнул ее за это?

Я попрекну.

— Блэр, — как можно спокойнее сказал я. — Вы правы. Но правота ничего не стоит, если не высказать ее вслух.

— Так считайте меня неправой, — ответила она, вытащила из-под стула рюкзак и принялась торопливо запихивать в него свой скарб.

Все уставились на нее. Никому уже не было дела до моего вопроса. Я отступил, пропуская Блэр, и она с ошеломительной скоростью и грацией скрылась за дверью.

Опять моя реплика, но как же трудно шевелить губами:

— Кто ответит, почему Блэр была права, когда удивилась, несмотря на мои публичные угрозы?

Никто не шевельнулся, не попытался ответить, даже юноша, что недавно тянул руку и на которого я так долго не обращал внимания. Молчание прервал звонок.

— Потому что, — без особой уверенности сказал я, — это была комическая угроза, не всерьез. Потому что мужчина, грозивший убивать по утке в день, пока не получит бюджет, был в очках с накладным носом. Потому что нет никакого смысла в том, чтобы осуществлять комическую угрозу, переводя ее в плоскость серьезных последствий.

Не стоит и говорить, что мы остались при том, с чего начали, — не убедили друг друга. Мой довод — комедия и трагедия не смешиваются, они остаются различны во всех проявлениях — противоречил их опыту. А может, и моему опыту противоречил. Эти студенты наблюдали, как семинар начался с низовой комедии, а закончился чем-то если не серьезным, то уж точно не забавным. Они гуськом потянулись к двери, мрачные, растерянные. Замыкающий — Бобо. Он остановился у моего стола, наблюдая, как я убираю в сумку сочинения.

— Можете не аттестовать меня, если хотите, — сказал он, — но с ней вы пакостную шутку проделали.

— Молодец, Бобо. — Я поднял на него глаза. — Только что вам удалось сформулировать вполне убедительную этическую позицию.

На этаже кафедры английской литературы люди начинали собираться возле кабинетов, готовясь к кафедральному собранию, до него оставалось двадцать минут. Вернулся, как обещал, Пол Рурк — кучковался с Финни и Грэйси в дальнем конце коридора. Тедди, на обратном пути из аудитории, проскочил с опущенной головой и поспешно скрылся в своем кабинете, захлопнув за собой дверь. Нигде было не видать ни Джун, ни Илионы.

Рейчел, к величайшему моему сожалению, уехала забирать сына из школы. Она оставила стопочку сообщений и записку от себя, элегантным своим почерком: «Удачи? Позвоните мне потом? Расскажете, как все обошлось?» Я не удержался от улыбки. Вопросительные знаки даже в записке. Может, на самом-то деле причина не в ее неуверенности? Может, Рейчел распознала неоднозначную ситуацию, понимала, что в нынешних обстоятельствах «удача» может подразумевать победу моих противников. Возможно, она даже подозревала, что я еще обдумываю, стоит ли воспользоваться инструкцией по процедуре отзыва главы кафедры (Рейчел добросовестно распечатала ее для меня) или же нет. «Извините за безобразие на потолке? — гласила далее записка. — Я позвонила на завод? Плитку заменят завтра?»