Когда мы выехали в магазин, мама предложила мне выбрать новые колеса и новое сиденье для велосипеда, чтобы я мог снова ездить в школу самостоятельно. И на третий день после возвращения я перекинул через плечо свою сумку «Келлнер & Ньютон» и выдвинулся в сторону школы.

Я по-прежнему был категорически против наплечных сумок, но по ощущениям «Келлнер & Ньютон» побывала со мной в Мордоре и вернулась назад. Я не мог теперь просто так отказаться от этой сумки, хотя мама предлагала купить мне новый рюкзак.

Куда я ездил, знали только Джаване Эсфахани и мои учителя. Больше я никому толком ничего не рассказывал. Поэтому, когда я вернулся с весенних каникул на две недели позже, чем нужно, да еще и с йездским загаром, по школе уже поползли слухи.

– Как там в реабилитационном центре?

– Чувак. Мы думали, ты умер!

– Я слыхал, ты присоединился к ИГИЛ[29].

Толстячок Болджер переключил Машину Слухов в школе Чейпел-Хилл на верхнюю передачу.

Все утро я провел, отвечая на нескончаемый поток вопросов.

Дойдя до стола в обеденный перерыв, я с грохотом бросил сумку на соседний стул и положил голову на руки.

– Привет, – сказала Джаване.

– Привет, – пробубнил я, не поднимая головы. – Ой! У меня для тебя кое-что есть.

Я покопался в сумке и достал пакет, который мама передала маме Джаване. Сушеный лук-шалот, пашмак, конфетки из миндальной муки и сахарной пудры, которые называются «хаджи бадум», и новая скатерть.

– Спасибо. Как все прошло?

– Было…

И я не знал, что сказать.

Как рассказать о Маму, Бабу, Сухрабе и футболе, о нашей крыше человеку, который никогда там не был?

Какими словами о них рассказывать, когда мне до сих пор больно?

– Было – как?

– Я не знаю. Трудно об этом говорить.

Джаване кивнула.