– Эти отношения должны завершиться, – заявляет Уайгон. Он наконец-то ставит фарфоровую чашку на стол. – Скажи ей, что она должна порвать с ним.

– Она слишком упряма, она не послушает меня, если… – Цзинлинь вздрагивает. Ее веки плотно сжимаются, и она кладет на лицо ладонь.

– Что такое? – Уайпо подвигает стул ближе.

– Ничего, глаз немного побаливает, – говорит Цзинлинь. Она убирает руку и несколько раз моргает, чтобы прояснить зрение. – Все нормально.

– Она послушает скорее тебя, чем нас, – вздыхая, произносит Уайгон. – Как так вышло, что у нас настолько непокорный ребенок? И почему она не выросла похожей на тебя? – Он берет палочки, ковыряет на тарелке длинный побег бамбука, откладывает палочки. – Ты должна сказать ей.

Цзинлинь вздыхает.

– Она влюблена.

– Нет, – возражает Уайгон, и его лицо краснеет от ярости. – Она не знает, что такое любовь. Она полюбит хорошего мужчину-китайца с хорошей семьей, который сможет дать ей хорошую жизнь. Когда позвонишь в следующий раз, скажи, чтобы она это прекратила.

Цвета мигают и меняются; в воздухе проносится едва уловимый химический аромат кондиционера для белья.

Комната, которую я не узнаю. Мой отец сидит на деревянном стуле – напряженный, скованный. Из маленьких керамических чайных чашек, стоящих перед ним, взлетают завитки пара.

На другой стороне стола в своем коричневом диване утопают Уайпо и Уайгон, их взоры потуплены. Они старше, чем в предыдущем воспоминании, и выглядят уже давно и сильно уставшими. Изможденными.

Моей матери нигде нет.

Папа навещает бабушку с дедушкой один? Это предположение меня ошеломляет. Под кожей разливается ледяное оцепенение.

Сколько секретов… Сколько недосказанности…

– Я продолжаю ей писать, – говорит дедушка.

– Я знаю, – отвечает папа.

– Она читала письма? – спрашивает Уайпо и поднимает на него взгляд, полный надежды.

– Я не знаю, – говорит мой отец, хотя очевидно, что все он знает.

Улыбка на бабушкином лице преисполнена боли.

– А Ли… Какая она?