Движение по отрогам кратера, поначалу казавшееся запредельно трудным, теперь, когда он подошел к подножию вставшей на пути горы, выглядит легкой прогулкой. Вершину он не видит – та теряется в облаках. Не сказать, чтоб он был ревностным католиком, но, когда цепляется пальцами за первый камень и поднимается на первую ступень, начинает горячо молиться.

За первым участком горы – кусок льда. Руки сводит от холода, но другого инструмента, которым можно цепляться и ползти вверх, у него нет. Царапая ледяную поверхность ногтями, доползает почти до середины, но соскальзывает и съезжает на животе, как по ледяной горке, упав ровно туда, откуда был начат подъем. Суставы болят, но вновь с максимальной осторожностью он начинает подъем. И снова соскальзывает, и снова летит вниз. Начинает подъем в третий раз. И в четвертый. И в пятый. Пальцы уже потеряли чувствительность, а лицо расцарапано об лед. Седьмая попытка оказывается успешной. Когда ледяной участок оказывается позади, сил уже не осталось. Пытается поесть, но мясо смерзлось, пальцы не гнутся, зажечь спиртовку не получается. Он делает глоток из бутылки с ромом и движется дальше. Ночь наступает, когда он, как улитка, ползет вверх, весь дрожа.

До следующего уступа он добирается совсем без сил. Нужно хоть немного отдохнуть, глаза закрываются. Холод тоже зовет свернуться в комочек. Он знает: если заснет, больше ему уже не проснуться. Однако некая передышка необходима. Снимает рюкзак и кладет себе под голову, как подушку. Укладывается – очень удобно. И тотчас же раскаивается: слишком удобно. Тяжело поднимается и устраивается по-другому: спиной к острому ребру скалы, чтобы не уснуть, голову кладет на руки. Сон даже камни смягчает, но стоит ему задремать, как руки слабеют, голова падает, и он просыпается. В таком состоянии полудремы, засыпая и мгновенно просыпаясь через небольшие интервалы, он проводит несколько часов. А когда луна поднимается выше, с трудом разминает руки и ноги и снова пускается в путь, включив фонарик.

Ночь длится бесконечно, но Гийоме идет. Он безумно устал, но он идет. Мороз силен, и жизнь его зависит от тяги его ног, которые не перестают двигаться, и он знает, что если не остановится, то ему удастся сохранить температуру тела, достаточную для работы сердца. А если ноги остановятся, то остановится и сердце, и тогда – конец.

Размышляет о смерти. И о Боге. Думает обо всем том, о чем не думаешь в обычные дни, захлестнутый шквалом мелких событий, которые кажутся нам большими и важными. То, чего он жаждет больше всего, не что-то запредельное, а самые обычные и внешне рутинные вещи: обнять жену, вернувшись из рейса, выпить горячего кофе промозглым утром прямо на аэродроме, надкусить хрустящий батон… чего бы он не дал сейчас за нечто столь малое, как кусок хлеба! В мыслях встает образ булочной в городке его детства и запах – аромат пропеченной пшеницы и сливочного масла, тающего на круассанах. Боль в ногах, усилие, необходимое, чтобы сделать еще один шаг, который, кажется, станет последним. Он чувствует, что больше всего на свете хочет свернуться калачиком, лечь наконец, и чтобы больше не болели ноги, пронзаемые тысячей острых игл, и не горели огнем замерзшие руки.