– Тогда сбегай-ка в гараж, принеси катушку с той широкой резинкой, клеевой пистолет и мою коробку баллончиков с краской.
Вернувшись с искомым, я застаю маму вовсю трудящейся над коробкой, которую она решительно кромсает канцелярским ножом.
– Пышечка, у тебя будет лучший костюм на открывающем номере!
Я делаю очередной глоток из стакана, и у меня все тело зудит от удовольствия.
Несколько часов и еще одну бутылку шампанского спустя я говорю:
– Мам?
– Да, Пышечка?
– Спасибо, что разрешила Милли участвовать, несмотря на то что она солгала.
Мама опустошает бокал.
– Она славная девочка. Очень милая. И улыбка у нее добрая.
Я жду какого-нибудь комментария по поводу Миллиных размеров и того, как они портят ей жизнь, но мама лишь открывает следующую бутылку.
Мы молча покрываем коробку белой краской, а когда она почти высыхает, мне в лицо брызгает что-то холодное. Я провожу пальцем по щеке. Краска.
– Ах, вот оно как?! – Я стряхиваю краску с пальцев маме на нос.
Мы хохочем. Хохочем до слез. Когда так смеешься, остановиться уже невозможно, и в конце концов начинает болеть живот. Кажется, я пьяна. А мама уж и подавно. Но мне хорошо – да и кому нужен сон для красоты, если есть шампанское?
Когда мы наконец заканчиваем, на часах уже час ночи. Стол мы так и оставляем – заваленным кусками картона и испачканными краской газетами. Буян запрыгивает на него и, принюхавшись, виляет хвостом, задевая маленький картонный «кадиллак», расписанный аэрозольными красками.
Я его примеряю. «Кадиллак» держится у меня на плечах за счет широких резинок и свисает чуть ниже пояса. Получился он до чертиков смешным, но чертовски безупречным.
Перед тем как лечь спать, я открываю парадную дверь. На улице темно и тихо. Стоя здесь, я ощущаю, как весь наш дом словно наполняется новыми возможностями. Мама выключает свет в коридоре у меня за спиной. Я прикрываю дверь и запираю ее на засов.
Вскоре я уже ложусь в постель и пишу Эллен полный список того, что мне понадобится завтра на шоу талантов.