– Две минуты! – кричит миссис Клоусон за дверью.

Мамины виски покрываются испариной.

– Стой здесь. – Я выбегаю из гримерки, со скоростью кометы пролетаю за сценой и вламываюсь в мастерскую, где готовят декорации.

Пилы. Дрели. Гвозди. Молотки. Сверла. Стремянки. Отвертки. Щипцы. Я набираю полные руки инструментов – сгребаю все, что выглядит хоть сколько-нибудь полезным.

Когда я возвращаюсь в гримерку, мама уже на грани истерики.

– Пышечка, я должна влезть в это платье! Я надеваю его каждый год с тех пор, как стала королевой красоты. Все ждут, что я снова буду в нем. Это традиция!

– Повернись! – Я бросаю все принесенное на столик.

– Будет заметно! – Она вот-вот разрыдается.

– Нет, – говорю я. – Нет. Никаких слез. Ты не влезешь в это платье, ясно? Это невозможно. – (Она тоненько подвывает.) – Но со стороны будет казаться, что влезла.

Я хватаю два огромных металлических зажима: я видела, как техники цепляют их на шорты, как парикмахеры – заколки. Их используют для самых разных целей, например чтобы подхватить провода или скрепить дощечки при поклейке.

– Мам, слушай внимательно. Поворачиваться тебе нельзя, ясно? Ты должна стоять на месте.

Она кивает. С помощью двух зажимов я прикрепляю половинки расстегнутого платья к маминому лифчику без бретелек и слышу, как она дышит ровнее, потому что видит перемену в зеркале.

– Видишь? Выглядит прекрасно.

Она делает глубокий вдох и надевает на идеально уложенные волосы корону.

– Ладно, Пышечка. – Она нерешительно оборачивается ко мне. – Ты ненавидишь это прозвище, правда?

Я улыбаюсь.

– Уже не так, как раньше.

– Я больше не буду…

– Не надо. Мне кажется, я с ним свыклась.

Иногда, чтобы понять, кто ты, нужно осознать, что все мы, как лоскутное одеяло, состоим из кусочков жизненного опыта. Я Пышечка. И Уилл, и Уиллоудин. Я толстая. Я счастливая. Я неуверенная в себе. Я смелая.