– Пони?

Хоакин невольно рассмеялся.

– Эх вы, чудики. Ладно, была не была. – Он открыл крышку.

Сначала ему показалось, что это всего-навсего пачка открыток с изображением незнакомых людей и незнакомых мест, а потом Грейс сдавленно охнула, и его взгляд приковала картинка, на которой женщина держала на руках смеющегося кудрявого малыша. Она тоже смеялась, и глаза у нее и ребенка были одинаковые. Только тогда до Хоакина дошло, что это вовсе не открытка, а фотография, на этой фотографии он и его мать, и таких фото целая коробка.

Из его глаз неудержимо хлынули слезы, руки лихорадочно перебирали снимки. Вот фото новорожденного Хоакина в больнице, красного и сморщенного, как изюм, а вот он сидит в манеже и счастливо улыбается в объектив.

При взгляде на каждую фотографию его захлестывали эмоции, сердце всякий раз замирало, а потом в груди разливалось тепло. Мама, ясноглазая и жизнерадостная, была невероятно похожа на Грейс и Майю. Только сообразив, что слезы капают на фотокарточки, Хоакин понял, что плачет. Грейс тихонько всхлипывала, уткнувшись в Майину спину, а Майя прижималась лбом к его плечу. Хоакин привлек к себе обеих сестер и замер. Прошлое, разложенное на столе, взывало к ним, обещая нечто большое, искреннее и светлое.

– Смотрите, – прошептала Майя, беря одну из фотографий, – смотрите сюда.

Хоакин взял у нее фото. Мама держала его на бедре, указывая пальцем на камеру, и на снимке явно был виден ее округлившийся живот. Хоакин улыбнулся.

– Это Грейс.

Грейс присмотрелась и охнула.

Он вновь начал перебирать фотографии, вглядываясь в лицо маленького мальчика – в свое лицо. Как легко простить такого очаровательного малыша, большеглазого и пухлощекого… Хоакин раз за разом напоминал себе, что этот ребенок – он сам, что когда-то кто-то его любил и сделал так, чтобы эти фотографии пролежали в целости и сохранности почти восемнадцать лет. Пускай они не висят на стене и не вклеены в альбом, но они есть. Кто-то счел нужным их сберечь.

И только одна фотография не была его детским снимком. Профессиональное фото – сделано, кажется, на школьном балу… Да это же мать и отец на выпускном, внезапно осознал Хоакин. Примерно одного роста, бедно одетые, но их глаза! Во взоре отца – то самое восхищение, о котором говорила Джессика. На оборотной стороне надпись: «Мелисса + Хоакин = любовь», крестики, означающие поцелуи.

В груди у Хоакина что-то лопнуло, и в то же время другая разверстая рана начала затягиваться. Кусочки души и разлетались в разные стороны, и соединялись – все сразу. Хоакин рухнул на стул, сестры сели по обе стороны от него. Все трое безмолвно знакомились с прошлым.