Когда генеральный комиссар покинул колонию, он оставил там много врагов, поскольку не побоялся изобличить тех, кто, по известному выражению, ставил свои интересы выше общественных и набивал мошну в ущерб государству и честным людям. В течение нескольких следующих одно за другим пятилетий благосостояние порядочных колонистов систематически подрывалось этими интриганами и мздоимцами. После рапорта господина Ле Брассёра виконт де Суйак подал в отставку, а его преемник, которому суждено было править на Иль-де-Франсе всего два года, постарался возместить колонистам понесенные ими убытки. И в 1789 году, к моменту отъезда кавалера д’Антрекасто, Белый Замок мог смотреть в будущее с некоторой надеждой.

Почти наступила ночь, и госпожа Шамплер встала, чтобы зажечь в канделябре свечи. Кетту тоже вскочил с кресла, но, видя, что старая дама как бы не замечает этого, начал ходить по комнате из угла в угол. Когда госпожа Шамплер села снова, он решился продолжить рассказ:

— Месяц за месяцем я все дальше катился вниз по наклонной плоскости. До того уж дошел, что жил на подачки своих партнеров по картам! Снимал грязную конуру в западном предместье и плелся туда под утро, только чтобы упасть на кровать и заснуть. Тогда-то и познакомился я с одним иностранцем, приехавшим на Иль-де-Франс за какой-то дамой из Пондишери, в которую, как говорили, он был смертельно влюблен. Подобно мне, но совсем по иной причине, он оказался во власти беса игры. Власть эта так была велика, что он вымещал обиду на всех, кому больше везло, чем ему. Не знаю, что там произошло между ним и другим игроком. Уверяли, что не в одной игре было дело, но назавтра пришел он к тому, кто выиграл у него накануне несколько партий и прямо-таки заставил, бранясь и стращая, принять его вызов на незаконный и без свидетелей поединок… Неужто, сударыня, вы ничего об этом не слышали?

— Кое-какие подробности так и остались неясными, вы же знаете это, Кетту… Ло… Ах, да зачем теперь скрывать его имя, не так ли? Граф Локатель был осужден заочно, а после дошли слухи, что он погиб где-то в Африке.

Кетту остановился в двух-трех шагах от госпожи Шамплер.

— Успев улизнуть из дома, где он только что совершил свое гнусное преступление, еще до того, как сбежавшиеся соседи обнаружили исполосованное ударами шпаги тело полкового штаб-лекаря Гуйи, он заявился ко мне, сударыня. Я же, сраженный усталостью и алкоголем, спал мертвым сном. Проснувшись, я тотчас заметил, что кто-то унес мой сюртук и штаны, а вместо них на стуле лежит чужая, вся в пятнах крови одежда. Я обомлел. Еще ничего не зная о происшедшей трагедии, я как-то мгновенно понял, что мое поведение довело меня до беды. Я словно бы враз отрезвел и с ужасающей ясностью осознал, что нет мне спасения нигде. Я думал о том, что никто уже больше не сможет мне доверять. Что я буду падать все ниже и ниже. Я сидел на кровати, уставившись на чужое платье, как вдруг, подняв голову, увидал в дверях своей конуры капитана. Он сказал совсем просто: «Мне нужно с вами поговорить, но прежде спрячьте-ка это», — и указал на испачканную одежду. Я сунул ее под матрас, и капитан присел на кровать. Словно бы в помутнении разума выслушал я его предложение стать управляющим в имении Белый Замок. Я запротестовал, он продолжал настаивать. Мы были в разгаре спора, когда явилась полиция. На вопрос, не встречал ли я нынче графа, я честно ответил, что нет, и тогда они рассказали о преступлении, добавив, что его видели утром в западном пригороде. Все знали, что мы проводим в притоне целые ночи, поэтому и пришли ко мне. Так как солдаты не торопились уйти, капитан надменно спросил: «Вы позволите нам, господа, закончить важную для меня беседу с новым моим управляющим?» Полицейским пришлось убраться. А капитан назначил мне встречу на следующее утро возле казарм.