— А капитан? — спросил Легайик.

— Его разлучили с Вийомезом за несколько недель до размена пленных, — ответила Доминика. — И никто уже больше о нем не слышал.

Остановившись, она посмотрела на оба корабля, которые все более открывались взору, чем выше они взбирались на береговой откос, потом повернулась к своему спутнику. Это была теперь просто грустная девочка с глазами полными слез.

— А бабушка еще ждет его и никогда, наверное, не перестанет ждать. И ни у кого не хватает мужества откровенно заговорить с ней о тщетности этой надежды. У нас-то сомнений уже не осталось. Не тот это был характер, чтоб кто-то поставил его на колени. Быть может, он попытался бежать, а тогда…

— Вы его очень любили, не так ли? — спросил лейтенант.

К ней тотчас вернулась вся ее живость.

— Он был совсем особенный человек. И я понимаю бабушку, которая до конца своих дней не смирится с этой утратой. — Она на мгновение умолкла, потом добавила: — Не часто увидишь такую пару! Мальчики не устают слушать мои рассказы о нем. Когда он уехал, Тома и Жак были младенцами, а Робер вообще еще не родился. Для них он герой. Мы разговариваем о нем, как какие-то заговорщики, лишь бы не доставлять огорчения бабушке…

Те, кто шел впереди, остановились, чтоб их подождать. Тома побежал им навстречу и описал лейтенанту свою пирогу, пообещав, что даст ему в ней поплавать.

Под аркадой, прежде чем отпустить офицеров, госпожа Шамплер пригласила их приходить в Белый Замок на чашку кофе в любое свободное от дежурства время. «Элен и Жюльетта сочтут меня сумасшедшей и скажут, что я превращаю наш дом в харчевню».

Когда госпожа Шамплер входила в библиотеку, лицо ее так и светилось веселой улыбкой.

Какое-то напряжение возникло за ужином между сидевшими за столом домочадцами. Каждый, казалось, был погружен в свои мысли, и госпожа Шамплер втихомолку вглядывалась в окружающие ее лица. Дети только и говорили про всяческие баталии, а также про то, каким способом обхитрить врагов.

— Бабушка, — сказал внезапно Тома, — надо прибить табличку над бывшим проломом в гостиной: «Здесь пробил стену английский снаряд 11 мая 1799 года».

— Ты прав. Пройдет целый век, и наши потомки, вспомнив о нас, захотят, возможно, узнать, как мы вели себя в этот день. Залезли ли в погреб или удрали в горы?

— Век — это что? — спросил Жак.

— Дурачок, — обрезал его Тома и, гордый своими недавно усвоенными познаниями, добавил: — Век это сто лет.

— Я хочу жить сто лет, — сказал Робер.

Левую щеку он всю изгваздал вареньем, на лоб свисал завиток. Он был весьма занят борьбой с последним куском гуайявы, который выскальзывал у него из-под ложки. Поднеся его наконец ко рту, он поднял голову и посмотрел на братьев с победоносным видом.