Нам мало что известно о первом русском законе о литературной собственности: документы, отражающие соответствующий законодательный процесс в Министерстве народного просвещения и в Цензурном комитете, сохранились лишь в фрагментарном виде. Кое-какой свет на происхождение этой доктрины, на разные представления о сущности литературной собственности и на взаимоотношения между авторами (писателями, художниками и композиторами) и их аудиторией проливают анонимная записка «Устав об ученой собственности» (1828)[951], отправленная Цензурным комитетом на оценку в Академию наук, и отзывы экспертов. «Ученая собственность» объявляется в этой записке плодом «труда и дарований» ее авторов, таким же, как всякая другая нажитая собственность. Но при этом акт публикации влечет за собой утрату этого права: все опубликованные труды автоматически становятся «общественной собственностью». Сам же акт публикации представляет собой «ничто иное, как пожертвование автора своими трудами в пользу общества, которому он обязан своим воспитанием или гражданством». Воздавая должное этому дару, общество наделяет автора привилегией издавать и продавать свои произведения на протяжении определенного периода времени, но по истечении срока действия этой привилегии все произведения снова переходят в общественное достояние. Согласно данной записке, в основе системы авторских прав лежит интеллектуальный обмен между автором (в отличие от множества других официальных документов николаевской России, в записке использовалось слово «гражданин») и обществом. Указывалось, что «гражданские общества» обязаны писателям «распространением круга полезных знаний, изысканием полезных истин, открытием источников чистой нравственности и доставлением высших умственных наслаждений, ведущих к усовершенствованию ума, вкусов и нравов»[952]. Акт сочинительства (и публикации) сравнивался в записке с героическими подвигами исследователей, отправляющихся в отдаленные края Америки и Австралии на поиски новых семян полезных и драгоценных плодов. Иными словами, акт публикации является добровольным даром, вручаемым на определенных условиях, и положения о литературной собственности должны были уточнять детали этой «сделки»[953] между обществом и сочинителем. Общество, признавая дар, полученный от автора, не обязано, однако, полностью отказываться от своего права на идеи: бессрочная монополия авторов и их наследников была бы вредна для общества и сдерживала бы его развитие[954].

Законопроект проявлял щедрость по отношению к авторам, но при этом отдавал несомненное предпочтение обществу. Предполагалось, что писатели получат пожизненную монополию на издание своих произведений, а после их смерти она в течение пятидесяти лет будет принадлежать их наследникам (в Англии срок действия авторских прав составлял 28 лет, во Франции – до кончины автора плюс еще двадцать лет); эта привилегия рассматривалась как исключение из имущественных прав общества, которое оставалось законным владельцем всех изданных произведений. Обществу принадлежали все плоды интеллектуальных трудов, созданные до издания данного закона, – то есть, по сути, законопроект, предвосхищая идеи участников движения за охрану памятников, объявлял национальное наследие – «творения древних классиков, книги, печатанные за границей, рукописи, хранящиеся в публичных библиотеках, статуи, картины», равно как и «отечественные антики», народные песни и сказания – общественной собственностью. В эту категорию также попадали Священное Писание и законы[955]. Авторы законопроекта, уважая право общества знать как можно больше о развитии литературы и искусства, даже предлагали, чтобы личную переписку автора можно было публиковать в периодических изданиях без его разрешения (если оно было получено от человека, с кем вел переписку данный – подразумевалось, что знаменитый – писатель)[956]. Общая картина взаимоотношений творцов и общества не оставляла сомнений в том, что приоритет отдается общественным потребностям. Интересно, что государству в законопроекте отводилась ограниченная роль – ему поручалась скромная задача регистрировать произведения авторов[957] и вести борьбу с плагиатом. В этом смысле законопроект, который в институциональном плане должен был вылиться во всеобъемлющую систему правил, имел мало шансов на практическое воплощение.